Триумф и трагедия императора - Евгений Викторович Тарле
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В одном маршалы не сомневались — что император едет создавать и непременно создаст новую армию, что сделает он это очень скоро и что ещё много раз он поведёт их в эту будущую армию под картечь.
Выйдя его провожать, маршалы наблюдали, как он усаживается с Колеккуром в сани; он был так же спокоен, как спустя четыре месяца, когда шёл уже из Франции во главе новых корпусов на усмирение восставшей Европы. Среди провожавших маршалов были люди, побывавшие во всех бесчисленных битвах Наполеона, от первого завоевания Италии до конца русского похода, и они полагали, что всё-таки ничего страшнее Бородина до сих пор им видеть не приходилось. Они не предвидели Лейпцига. Сани, исчезнувшие в снежной мгле декабрьского вечера, уносили человека, твёрдо решившегося не уступать ни одного клочка земли в завоёванной им Европе без самой отчаянной борьбы.
Глава XIV. Восстание вассальной Европы против Наполеона и «Битва народов». Начало крушения «Великой империи». 1813 г.
1
В 12 суток, сначала в санях, потом в экипаже, Наполеон промчался по Польше, Германии, Франции и утром 18 декабря 1812 г. явился в Тюильрийский дворец. Он ехал, соблюдая строжайшее инкогнито, понимая опасность этих критических дней: в истинных чувствах немцев к себе он не обманывался. Коленкур, сопровождавший его в этом путешествии, говорит о совершенном спокойствии Наполеона, его бодрости, энергии и готовности к дальнейшей борьбе. С ним император, между прочим, тоже говорил о только что окончившейся войне 1812 г. «Я ошибся, но не в цели и не в политической уместности этой войны, а в способе её ведения. Нужно было остаться в Витебске. Александр теперь был бы у моих ног». Но весь тон его разговоров с Коленкуром был таков, каков мог бы быть, например, у шахматного гроссмейстера, проигравшего партию и анализирующего свои ошибки в антракте между только что проигранной партией и предстоящей новой, которую следует постараться выиграть. Не только ни малейшего сознания ужаса всего происшедшего и сознания подавляющей огромной личной ответственности в этих разговорах нет, но не наблюдается даже и следа просто дурного расположения духа, которое так часто бывало в нём заметно в 1810–1811 гг., когда он стоял на вершине могущества и успеха. Война была настолько его стихией, что когда он готовил её или вёл, он всегда производил впечатление человека, живущего полной жизнью, дышащего полной грудью, а вся его забота уже с того момента, когда он сел с Коленкуром в сани, была посвящена предстоящей войне и её дипломатической и технической подготовке. Только ли с русскими придётся продолжать войну? Восстанет ли Европа, и какая страна начнёт восстание, и можно ли (и как именно) предупредить это? Сколько месяцев потребуется на создание новой армии?
По дороге он остановился в Варшаве и вызвал к себе своего посланника при короле саксонском, аббата Прадта. Он и Прадта удивил своим спокойствием. Именно ему-то император и сказал при свидании свои знаменитые слова: «От великого до смешного только один шаг, и пусть судит потомство». Но тут же прибавил, что скоро вернётся на Вислу с 300-тысячной армией, и «русские дорого заплатят за свои успехи, которыми они обязаны не себе, а природе». Кто же не имел неудач! «Правда, подобных никто не испытывал, но они должны были быть пропорциональны моему счастью; да, впрочем, они скоро будут заглажены».
Прибыв в Париж, как сказано, 18 декабря, Наполеон сразу увидел большой упадок духа в населении. Давно уже ходившие зловещие слухи были как раз за два дня до приезда Наполеона в столицу подтверждены знаменитым 29-м бюллетенем, в котором император довольно откровенно говорил о русском походе и его конце. Траур сотен тысяч семейств делал общественную атмосферу особенно подавленной.
В ближайшие дни Наполеон принял своих министров, Государственный совет и сенат. Он сурово и презрительно отозвался о растерянности властей во время октябрьской истории с генералом Малэ, требовал отчёта в их поведении, но о русском походе говорил вскользь; не удостаивая подробными объяснениями.
Прежняя лесть, прежнее низкопоклонство встретили его среди сановников и царедворцев. Президент сената Ласепед в своём всеподданнейшем усердии просил о совершении обряда коронования над полуторагодовалым наследником «в виде символа непрерывности правления». Сенат при этом в полном составе согнулся в три погибели перед сидевшим на троне императором. Наполеон в своём отчёте коснулся войны с Россией, и тут ясно обнаружилось, что он опять тешит себя иллюзией, от которой, казалось, совсем избавился, когда приказал Мортье взорвать Кремль: иллюзией, будто можно ещё и теперь заключить с Александром мир, разыграв партию вничью.
«Война, которую я веду, есть война политическая. Я её предпринял без вражды, и я хотел избавить Россию от тех зол, которые она сама себе причинила. Я мог бы вооружить против неё часть её собственного населения, провозгласив освобождение крестьян… Много деревень меня об этом просили, но я отказывался от меры, которая обрекла бы на смерть тысячи семейств». Через головы своих сенаторов Наполеон с этими словами обращался к русским помещикам и к «первому» из русских помещиков (как определял впоследствии русских царей брат Александра I Николай Павлович) — царю. Наполеон требовал от царя и помещиков теперь благодарности за то, что избавил их от пугачёвщины, как будто он когда-нибудь хотел прибегнуть к этому оружию. Все эти приёмы сановников и высших учреждений, вся эта комедия раболепной лжи, с одной стороны, высокомерной и нетерпеливой ответной лжи — с другой, т.е. с высоты императорского трона, — всё это, конечно, было лишь обстановочной частью, нужной для отвода глаз Франции и Европе. Две главные задачи императору казались первостепенными: во-первых, создать армию, во-вторых, обеспечить если не помощь, то нейтралитет Австрии, а поскольку это возможно — и Пруссии.
Первая задача была разрешена быстро. Ещё будучи в России, Наполеон распорядился призвать досрочно набор 1813 г., и теперь, весной
