Великая Скифия - Виталий Полупуднев

Греков тоже ненавидели, но куда меньше, чем сарматов. Их больше презирали за обман и корыстолюбие. Обвиняли также в занесении в Скифию того раздора, который разделил кочевников на бедных и богатых. У кого, как не у греков, научились князья пить вино, носить роскошные одежды и заводить целые толпы слуг и рабов!.. Греки развратили скифскую знать, избаловали ее привозной роскошью, тогда как народ все больше впадал в нищету. Кто виноват в этом?.. Виноваты греки, виноваты сарматы!.. Значит, надо бить тех и других!.. С такими мыслями сколотский люд шел на штурм Херсонеса и грозил кулаками в сторону лагеря Урызмага.

– Зачем только царь связался с этими проклятыми роксоланами? – спрашивали воины с горечью. – Благо бы они помогали нам! А то на стены лезть не хотят, а вот грабить да пожары учинять – это они могут!

Позже выяснилось, что роксоланы малыми отрядами, человек по двадцать, каждую ночь отправляются за Черную речку, где нещадно грабят хлеборобов, везут от них зерно, пригоняют скот, даже приводят женщин, которых проигрывают друг другу в кости.

В это время перед Палаком возник вопрос о дальнейшем прокормлении людей и лошадей. Правда, люди пока не голодали. Воины обдирали трупы лошадей, павших под стенами и от бескормицы, мясо жарили над огнем и ели. Но оставшиеся живыми кони требовали заботы. Кормов не было. Тысячи коней стояли у приколов и грызли землю. На совете было решено вывести часть конницы на Равнину, где расположить ее среди крестьянских сел. Само собою разумелось, что пахари будут кормить царское войско и его лошадей.

Конница двинулась прочь от города. Херсонесцы с любопытством наблюдали за откочевкой вражеских орд, стараясь разгадать ее скрытый смысл.

Свыше тысячи лошадей и несколько тысяч воинов осталось на месте по приказанию Палака. В том числе и конная рать Борака, предназначенная для атаки ворот, после того как они будут сломаны.

К Палаку обратился воевода Калак.

– Что скажет друг моего отца? – спросил его царь.

– Для оставшихся коней нужен корм. Где будем брать его?

– Надо возить с Равнины. Ячмень для коней, пшеницу для людей.

– О сайя!.. Ближайшие селения пахарей уже разграблены роксоланами, да и нашими также. Сейчас туда прибудет половина войска и тоже будет брать что потребуется. Ведомо мне, что дальние селения пахарей уже организуют отряды, хотят оружием отстоять свое добро. Особенно злы на роксоланов. Пахари проклинают нас и называют роксоланскими рабами…

– Рабами? – вскипел Палак, – хорошо же, я покажу им, что значит быть рабами!.. Мятежников усмирить силой оружия!.. Пусть этим займется Дуланак!.. А хлеб – брать! Мы не можем прекратить осаду! Если не возьмем Херсонес штурмом, уморим его голодом! У греков хлеба самое большее на три месяца. Я имею точные сведения.

– Палак-сай! Этот грек-камнеметчик говорит, что нужно насыпать вал из земли и хвороста вровень со стенами и с него бить по осажденным из луков и камнеметов. А когда грекам станет на стенах жарко, начать штурм с осадных башен. Так, говорит, делал Александр!

Воины сидели вокруг костров и вели беседу.

– Роксоланы, как собаки, хотят вырвать у нас из рук добычу! – громко сетовал молодой парень, друг погибшего Напа.

Пожилой сколот в поношенной кожаной куртке, отяжелевшей от слоя грязи, сидел на куске кошмы и с громким чавканьем высасывал мозг из кости. Услыхав речь молодого, посмотрел на него с усмешкой, покачал головой и вернулся к своему занятию. Вынув кинжал, раздробил кость и съел вкусную мякоть. Бросил обломки кости в огонь, обтер масленые пальцы о штаны.

– О какой это добыче говоришь ты? – спросил он.

– О той, которая ждет нас в Херсонесе! – бойко ответил молодой скиф.

– Ну, а если бы не было роксоланов, то вся добыча была бы твоей?

– Не вся, конечно, а свою часть на дележе я получил бы!

– А я даже разбогател бы! – добавил сосед. – Не я буду, если не увезу отсюда мешок с золотыми монетами!

– Ох ты, какой бойкий! Давай богатей! А меня в гости позовешь?

– Позову, дядя Ситалк!

Все у костра рассмеялись.

– Да, – задумчиво сказал седобородый Ситалк, – я участвовал во многих походах еще со Скилуром, бывал в Ольвии, ходил вверх по Борисфену!.. Много людей убил, пил из двух чаш вместе с царем, богатырем считался! Немало у меня рубцов осталось на коже, и сейчас они ноют перед ненастной погодой. А вот богатым, многоконным я так и не стал! Хотя жили мы тогда не так, как сейчас!

– Лучше, дядя Ситалк?

– Лучше, и намного лучше! Тогда князья от простых воинов отличались больше доблестью, а не золотыми поясами и ножнами!

– Ну, а почему же ты добычу не брал?

– Как не брал, много брал! Да некогда с нею возиться в походе. Бывало, наберешь всякой рухляди, оружия, посуды, тряпок и бросишь все среди степи во время тревоги… А многое вот им, – он указал в сторону города, – грекам, отдавал за вино да в кости проигрывал. И опять получалось: я воевал, бросался, как волк, на добычу, а кто-то другой ею пользовался!

– А я вот никому не отдам, – заявил задорный паренек, – все себе возьму, а грекам и роксоланам – во!

Он погрозил кулаком. Смех усилился.

Подошли царские дружинники с кувшинами.

– Эй, молодцы, – крикнул старший, широко разевая рот, густо обросший жесткими усами и бородой, – отвязывай кружки от поясов, царь шлет вам вина! А кто убил врага, тот берись за круговую чашу!.. Завтра работа будет, а сегодня – гуляй!

Все ожили, развеселились. Появился глиняный горшок с двумя ручками – «круговая чаша». Бывалые воины оказались впереди. Они расчесывали пальцами бороды, стали кольцом вокруг костра. Молодежь с поясными кружками сгрудилась сзади, как того требовал обычай.

Ситалк, как самый старший, засучил рукава, налил чашу до краев, прошептал молитву и первый отпил половину. Передал соседу. Пошла круговая. Пока чаша вернулась, Ситалк успел налить кружки молодым.

У других костров творилось то же самое. Воины пили и разговаривали, высказывали предположения о завтрашней «работе».

– Пей, сколоты! Завтра штурм будет!

Херсонесцы чутко вслушивались в невнятную молвь и крики в стане врагов. Услышав дикие напевы, с презрением в голосе переговаривались:

– Варвары любят пьянствовать!

– Они любят пить и спать!

– Жадны к пище и питью, свирепы в гневе и ленивы в работе!

– Да помогут нам Зевс и Дева-Покровительница!

Протяжно перекликались сторожевые на башнях:

– Слушай!..

– Слушай!..

Глава вторая.

Ханак

1

Начало осады вызвало изменения в охране храма Девы. Все молодые воины, которых продолжали по привычке называть эфебами, были поставлены на стены. Стражами у ворот опять стали престарелые граждане. Им в помощь дали юнцов первого года эфебии.

Однако Гекатей продолжал оставаться старшим телохранителем богини и ежедневно наведывался в храм. Осматривал запоры, проверял караулы.

После случая с таврскими похитителями верхнее окно опистодома, пропускавшее свет в каморку богини, было замуровано. Теперь здесь стало совсем темно, как в подземелье.

Мата, заходя к богине, с грустью осматривала при свете масляной лампы священный ксоан и его невеселое жилище. Стены покрылись причудливыми грязно-зелеными лишаями плесени. Сырость ползла по шероховатому телу деревянной Девы, разрушая его, несмотря на ежедневные натирания воском и бальзамическими маслами.

– Да, – меланхолически отмечала Мата, – стареет Дева, старится Херсонес, старюсь и я…

Сидя в своей келье, жрица брала в руки металлическое зеркало и подолгу рассматривала свое отражение. Вот этих морщинок около глаз не было, теперь они есть. Кожа щек стала куда дряблее, чем год назад. И тело огрузло. Как далеко то время, когда она могла выскочить резво на дорожку и пуститься вперегонки со сверстницами! Пухлая рука сама тянется к пузатым сосудикам с маслами и притираниями, к морским раковинам с белилами и румянами. Слушая зловещий шум осады, жрица тщательно подводила брови, красила губы и щеки, покрывала лоб и переносицу тонким слоем восточных белил.

После загадочного исчезновения сильного мохнатогрудого Костобока Мата чувствовала несносное одиночество, зияющую пустоту в своей жизни. Она не призналась бы даже самой себе, что храмовой раб, вольно или невольно, заполнял ее жизнь, но он был необходимой вещью, создававшей некоторые удобства в жизни, и она досадовала, потеряв его. Теперь отсутствие Костобока сказывалось и на храмовом хозяйстве. Двор храма стал быстро захламляться, у алтаря дрались забредшие сюда собаки, рабыни стали убегать в город по своим делам, не чувствуя над собою надзора. Если Мата была хозяйкой храма Девы, то Костобок мог считаться его рачительным хозяином. И вот его не стало. Храм осиротел, осиротела и жрица. Ее стало неудержимо тянуть к ворожбе, хотелось узнать тайну будущего или просто создать себе иллюзию ожидания чего-то значительного.