Время Сигизмунда - Юзеф Игнаций Крашевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А на улице неподалёку другой траурный кортеж: сын, которого несли на плаще; отец, который шёл за бессознательный, как пьяный, шатаясь и передвигаясь от стены к стене. Они ещё не дошли до жилища пана Чурили, когда коляска княгини и её люди, возвращаясь от каштеляна Фирлея, встретились с паном Пеняжкой и Ленчичаниным, которые несли раненого.
Княгиня Анна узнала старого Чурили и, беспокойная, велела остановить коней.
— Что это? Что с вами случилось? — воскликнула она.
При звуке этого голоса раненый открыл глаза, увидел Анну и, поднимаясь на руке, пробормотал из последних сил:
— Он убит, будь спокойна за сына, он убит.
— Кто убит? Кто?
— Кого-то убил, какого-то князя! — сказал Ленчичанин, потому что старый Чурили ничего не видел и не слышал.
— Пане ловчий, — воскликнула княгиня, — ради Бога, расскажи мне, что это.
Старик поднял голову, посмотрел вокруг безумным взглядом.
— Сын мой, — сказал он. — Сын.
— Кто его ранил?
— Он дрался с князем.
— С князем! А князь?
— Не знаю, без сознания, убит.
— Князь убит?
Анна не могла понять этих событий, так быстро следующих друг за другом; в её голове помутилось.
Она разослала своих слуг искать лекаря для Чурили. Сама не знала, ехать ли ей к себе, к ним, или к князю. Наконец она приказала слугам ехать домой. Тело понесли дальше, потому что младший Чурили вновь потерял сознание и нуждался в срочной помощи.
Пан Пеняжек немедленно всем занялся, видя что отец в таком состоянии, что скорее сам нуждался в помощи, нежели мог её кому-либо оказать.
А так как ближе находился дом пана Кжистофа, они туда повернули с Чурили и положили его у Гроновиуса.
Лекарь срочно занялся раненым, с помощью Дурана помыл раны, осмотрел их, залил бальзамом и, прописав тишину и отдых, разрешил остаться у него до вечера. Старый отец плакал, по очереди хватая руки врачей и беспрестанно их спрашивая:
— Будет жить? Выживет?
— Согласно всякому вероятию, — ответил Гроновиус, — его раны не опасны, ни одной серьёзной; но многочисленные удары, потерял много крови… Спокойствие, время!
Старик сложил руки и сел более спокойный у изголовья сыновней постели.
Тем временем княгиня отправила курьера в дом брата, потом к Чурили, наконец уведомила о случившемся каштеляна.
Ей сообщили, что князь умер, оставшиеся вещи и всё, что было с ним, расстащили, весь двор разбежался. Немедленно отправленные придворные княгини, духовные лица, которых уговорили, обдумали всё, что могло быть нужным для приличных похорон.
Могильщики уже прибыли заранее, бдили вокруг тела; власти же искали убийцу и разослали схватить сбежавших грабителей. Следовало как можно скорее пана Чурили увезти, но это было невозможно по причине его тяжёлых ран.
IX
Окончание
Мы приближаемся к концу нашего романа, нам остаётся ещё только рассказать о судьбе лиц, с которыми мы познакомились по ходу его.
С помощью каштеляна и старосты Фирлея сбежавшие придворные князя были найдены и задержаны; их показания не во всём оправдывали пана Чурили. Оказалось, что он хотел дуэли, что, правда, вызвал её оскорблениями, но сражался честно один на один; опасно раненный в единственной дуэли, не в засаде, он уложил Соломерецкого.
Спрятанный у Гроновиуса и Дурана, он пришёл в себя, был вывезен на Русь отцом, который также навсегда убрался из Кракова. Князь Станислав, ничего не зная об этих событиях, постоянно проводил время в Литве у Сапегов. Прибытие матери, которая успокоилась за него и поспешила соединиться с ребёнком, вернула ему свободу, фамилию и поставила его на собственную ступень. Памятуя об опеке Сапегов, он с благодарностью покинул их двор, направляясь на Русь, откуда позже выехал, согласно обыкновению, за границу, для того, чтобы провести молодость на иностранных дворах, на скачках, турнирах и добровольных военных кампаниях.
Его дальнейшая судьба нам неизвестна.
Спустя год после описанных событий княгиня Анна ко всеобщему удивлению облачилась в монашескую рясу; никто не мог понять причин этого самоотречения, но потихоньку шептали, что она предложила свою руку защитнику и другу молодости, а тот её с благородным бескорыстием, как награду, которой достоин не был, оттолкнул.
Что стало с ним позже? Мы также не знаем. Схоронив отца, он отправился в свет; наверное, служил добровольцем за границей, ибо на родине уже ничего о нём не слышали.
Пани Марцинова с пани Яновой сидели долго: одна в своём зелёном ларьке, другая в некрашенной палатке на Краковском рынке. Марцинова выдала дочку за богатого мещанина и купца, и наконец, постарев, переехала к дочке, помогая ей только в домашнем хозяйстве. Пани Янова, скопив деньги, купила дом и дождалась сладкой мести за издевательства своих преследователей роскошью, сначала с трудом заработанной.
Пудловский, сениор, всю жизнь делал крылья и никогда не мог их докончить; они всегда были или слишком маленькие, чтобы поднять человека, или слишком большие, чтобы тот их поднял.
Хахнгольд вскоре исчез из Кракова, надолго оставив по себе память у жаков, которых одурачил в последних выплатах пошлины, взымаемой в их пользу с евреев.
Урвис, вопреки всяким ожиданиям, вышел на человека и под громкие аплодисменты заседал в Краковском Магистрате, где отличался именно остроумием, хитростью и быстротой суждений.
Лагус сгнил в какой-то берлоге.
Приходской священник Зебоцинский умер благочестиво, как жил, прожив ещё долгие годы в своём спокойном, тихом углу. Ему тщетно предлагали канонии и должности, он их со смирением отклонял, умоляя, чтобы его не отделяли от прихожан. Органист нашёл смерть на дне кружки, в которую с таким интересом любил заглядывать.
Пан Пеняжек завербовался позже в армию и служил долгое время в Лифляндии и против Руси. Ленчичанин, полюбив у Крачковой мартовское пиво, очень долго её навещал.
В итоге это мартовское пиво привело его к большому несчастью в жизни. Увы! Чаще всего мы погибаем от наших друзей. Расскажим, как это случилось.
Вначале эффект от напитка был на первый взгляд желанный и счастливый. Шляхтич раздувался, жил, его лицо краснело, нос тоже. Через некоторое время румянец начал переходить в синеву, полнота — в ожирение; красивые цвета носа обезобразили выросшие на нём бородавки. Его ноги отяжелели и распухли, работа стала мучением, потому что ни ходить, ни одеваться сам, ни на коня сесть не мог, ни, наконец, ловко взмахнуть
