Шестьдесят рассказов - Дино Буццати

Меж тем весть о разгроме Германии облетела весь мир. Не обошла она и команду корабля. Трагическое известие породило дерзкие мысли, непозволительные толки. Поползли возмутительные слухи, по углам шептались. У капитана Георга был замкнутый, скорбный и неприступный вид. Казалось, вопреки очевидности он не замечал происходящего.

Днем экипаж был занят, поэтому на размышления и разговоры ни времени, ни сил не хватало. Все начиналось вечером. В офицерской кают-компании, в матросских кубриках кипели мятежные страсти, чуть ли не плелись заговоры. На корабле начался ропот.

В самом деле, чего они ждут? На что надеются? Если поначалу людей грела смутная надежда, то теперь и ее не осталось. Все устали, изверились. Добровольное заточение кажется кошмаром. Жизнь — в движении, в неподвижности — смерть. Так чего ж они ждут? Американских бомбардировщиков? Корабль все равно заметят — раньше ли, позже ли, — какая, в сущности, разница? К чему тогда томиться, заживо разлагаться в добровольной, бессмысленной ссылке? Кому это нужно, скажите?

Неверие, безнадежность расползались по каютам и палубам. Поговаривали даже, что капитан Георг повредился в рассудке. Кто-то слыхал, будто меж ним и его заместителем Штефаном Мурлеттером вышел отчаянный спор. Штефан Мурлеттер требовал затопить корабль, а команде — сдаться. Мурлеттер не трус, он храбрый, решительный офицер. Но у него есть голова на плечах — в этом все дело. Сдаться, конечно же, сдаться. Вот верное слово. Именно этого хочет экипаж.

Впрочем, и у капитана Георга нашлись сторонники. Большинство — молодежь, лейтенантишки, желторотые юнцы, вчера еще из училища. Они разделяли убеждение капитана: команде корабля «Король Фридрих II» оказана великая честь. Они избраны свыше и призваны искупить позор, которым покрыла себя Германия. Наивные, чистые, бескорыстные, околпаченные юнцы…

Мелькали дни, таяли месяцы. Сколько их было? Никто не помнил. Так бывает во время тяжкой болезни, когда дни поневоле похожи один на другой. Тогда человек теряет им счет, и прошедшее теряет глубину.

Меж тем наступил ноябрь, ему на смену пришел декабрь, и вот уж близится Рождество. А корабль, рожденный для битв и славы, призванный сражаться и побеждать, бесславно дрейфует средь водной пустыни. Рождественским вечером бескрайняя гладь океана огласилась пением сотен голосов. Собравшись на палубе, матросы и офицеры пели… «Stille Nacht».[34] Хор их звучал торжественно и печально, голоса неслись в безбрежность, где угасали, не находя отзвука.

Среди экипажа множились слухи. Кто-то рассказывал, будто вместе с провизией на катере привезли женщину и теперь ее где-то прячут. А иные утверждали, будто женщин не одна, а целых три, и прячут их в унтер-офицерских каютах. Еще говорили, что в машинном отделении завелся бунтарь-подстрекатель. Он баламутит народ, и кочегары не нынче-завтра поднимут мятеж. А главное, говорили, скоро начнется сражение. С кем? Кто теперь их противник? Об этом не знал никто.

До поры до времени дисциплина на корабле еще держалась, а теперь, когда прошел этот слух, люди как с цепи сорвались, ими завладел страх. Экипаж то и дело поднимали по тревоге, но вскоре звучал отбой: тревога оказывалась ложной. Дозорные что ни день «видели» неприятельские суда или самолеты. Те и другие оказывались миражами. Часто среди ночи взвывала сирена. Матросы скатывались с коек, мгновенно одевались и занимали свои места, готовясь к бою. Через некоторое время все отменялось. Поутру одни винили во всем радар, другие говорили, будто на горизонте появились какие-то огни, третьи твердили, что поблизости прошла неприятельская подводная лодка. На поверку выяснялось, что дело вовсе не в огнях и не в подлодке. А в чем тогда? Этого не знал никто.

Боеспособность команды таяла день ото дня. Как раз в эту пору непонятная болезнь свалила капитана Георга. Корабельный врач майор Лео Турба утверждал, будто у него редкая форма тифа. При чем тут тиф? Откуда? Это известие вконец подкосило и без того деморализованный экипаж.

Командиру с каждым днем становилось все хуже. На восьмые сутки начался бред. Ему грезилось, будто он дома, в Бремене. Больной то звал жену, то приказывал седлать коня.

На другой день ему полегчало. Он вызвал к себе Мурлеттера и долго с ним беседовал. Открыто и честно они обсудили настроение экипажа. Под конец капитан отдал приказ наутро готовиться к отплытию.

Люди мгновенно воспрянули духом. Надежда вновь затеплилась в сотнях сердец. Затеплилась и угасла. Корабль развернулся к югу и стал удаляться от родных берегов.

Наконец вдалеке показалась полоска земли. Сумасшедшая, детская радость захлестнула экипаж, но тут же сменилась горьким разочарованием. Желанный берег оказался Огненной Землей. Корабль вошел в излучину каменистого побережья и там бросил якорь. Вокруг зловеще громоздились неприветливые скалы. Равнодушно, с независимым видом бродили какие-то большие птицы. И холод, холод… Люди больше не упоминали настоящее имя судна, оно забылось, потерялось, вышло из употребления. Теперь все звали корабль «линкором смерти».

В конце января скончался капитан Георг. Люди вздохнули облегченно, с них точно спали невидимые путы. Командование перешло к капитану второго ранга Мурлеттеру. А Мурлеттер — все знали — хочет затопить корабль и сдаться. Того же хочет большинство. Значит — жизнь, значит — надежда.

Усопшего похоронили с надлежащими воинскими почестями. Гроб обернули в национальный флаг и скорбно-торжественно спустили в море. Оркестр заиграл гимн Германии. В рядах послышались рыдания. У людей не выдерживали нервы.

Прошло еще десять дней томительной неизвестности. Тревогам, казалось, не будет конца. Теперь почему-то их объявляли гораздо чаще, чем прежде, когда корабль болтался в открытом океане. Из-за того, что каждый день выпускали дымовую завесу, на корабле нечем стало дышать.

Ждали, что капитан Мурлеттер вот-вот отдаст приказ сниматься с якоря и брать курс на север. Наконец трубы возвестили общий сбор. Люди воодушевились. Но вновь вспыхнувшей надежде не суждено было осуществиться. Похоже, Мурлеттер, как и его предшественник, сошел с ума. Послушать только, что он говорит, что говорит!

— Повторяю, — чеканил слова Мурлеттер, непреклонно глядя на обросшую, оборванную команду, — завтра нас ждет решающее сражение. Информация достоверна и обсуждению не подлежит. Вы хотите знать, кто наш противник? На этот вопрос я отвечу так: этого не знаю даже я. К тому же это не имеет для нас ни малейшего значения. Повторяю: ни малейшего. Мы готовы принять бой с любым противником. Нам некого и нечего бояться! — Мурлеттер почти кричал. — Мы можем смело смотреть в лицо любому врагу и самой смерти. Недаром вы сами назвали наш корабль линкором смерти. Да, именно так: линкор смерти. В этом глубокий, нетленный смысл! — Глаза капитана блестели, лицо пылало, голос отрочески звенел. — Теперь слушайте меня внимательно, — проговорил он, слегка успокоившись. — Быть может, не все из вас найдут в себе мужество выйти на этот последний, решающий поединок. Поэтому я говорю вам, как некогда покойный капитан Георг: подумайте хорошенько. Вы вольны выбирать. Вольны распоряжаться своей судьбой и жизнью. Кто не хочет принять бой, может покинуть корабль. В ваше распоряжение будут предоставлены катера. Вам будет выдано довольствие — его хватит, чтобы достичь ближайшего населенного пункта. Итак, кто хочет уйти, — капитан пристально оглядел стоящих перед ним людей, словно подозревая каждого в дезертирстве, — уходите. Скатертью дорожка! — на неожиданно высокой ноте прокричал он и тут же смолк, словно устыдившись своей несдержанности. — Единственное, о чем я прошу, — после минутной паузы произнес он тихо и все еще будто смущенно, — на чем настаиваю, чего требую — молчать. Всегда, всюду, всю жизнь. До самого смертного часа. Зачем? Не знаю, — проговорил он устало и беспомощно смолк. — Я не философ, — с усилием продолжал он. — Скажу одно: лишь та жертва дойдет до всемогущего Господа нашего, которая приносится втайне от сторонних глаз и ушей. Помните это. Не преступайте завета Господнего. Иначе труды и жертвы наши пропадут втуне. Да будет проклят тот, кто выдаст тайну! — Глаза Мурлеттера снова лихорадочно заблестели, голос звучал торжественно и сильно. — А тем, кто останется, — вечная слава! Вечная слава линкору смерти! Пусть живет и здравствует наша несчастная далекая Родина! — В глазах капитана блеснули слезы.

Ошарашенные люди подавленно молчали. Он сошел с ума! Сначала капитан Георг, теперь Мурлеттер, эта мысль мелькнула у многих. В этом их убеждали последние слова капитана да и самый его вид: горящие глаза, срывающийся голос.

Новый помощник капитана Гельмут фон Валлорита, как положено, скомандовал экипажу «смирно» и отдал честь командиру корабля.

Фон Валлорита носил монокль на правом глазу. Отдавая честь, он случайно задел рукой хрупкое стеклышко. Оно обреченно звякнуло о металл палубы, но не разбилось, а покатилось к краю. Десятки глаз завороженно следили за его замысловатым кружением. Никто не решился нарушить строй. Но вот маленькое стеклышко прощально звякнуло и нырнуло за борт.