Дитя каприза - Дженет Таннер

– По правде говоря, дела у меня далеко не блестящие. Все пошло наперекосяк. У меня даже больше нет уверенности в своих силах. Бог свидетель, я была бы ненормальной, если бы отказалась от такой возможности. Но, откровенно говоря, я сомневаюсь, что смогу. Еще полгода назад – даже меньше – я была уверена в себе. А сейчас… Я боюсь обмануть всех и испортить все дело.

– Тереза! – Он взял ее за руку, впервые прикоснувшись к ней с тех пор, как сбежал от нее. – Мне не хочется, чтобы ты так говорила. Это пройдет, ты просто на время утратила веру в свои силы – и только. Такое нередко случается с каждым. Я уверен, ты все сможешь. Ради самой себя ты должна взять себя в руки и попытаться еще раз.

Она молчала. Ей не просто предлагали чудесную возможность – было похоже, что Бог услышал ее молитвы. Ведь ей больше не придется бороться за выживание в джунглях модной индустрии, не придется жить в постоянном страхе, что мать потеряет дом, – и никаких фергалов хиллардов! Такой шанс представляется раз в жизни – если только она решится им воспользоваться.

– Ну как? – спросил Марк. – Что ты на это скажешь?

Тереза смущенно улыбнулась.

– Похоже, ты уговорил меня, – сказала она тихо. – Думаю, что мне нечего терять.

– Терять нечего, а выиграть можно.

– А мы? – спросила она. Этот самый важный вопрос она задала шепотом. – Что будет с нами?

– Если только ты готова, мы могли бы начать все с самого начала.

– О Марк! – сказала она. – Ты ведь знаешь, что я готова.

Он притянул ее к себе и обнял. Прошло довольно много времени, прежде чем они заговорили снова.

– Наверное, для обеда сейчас поздновато, – сказал он. – В таком случае, как насчет раннего ужина? С шампанским? Мне кажется, любовь моя, у нас есть повод для праздника.

Она оторвала лицо от его кожаной куртки. Столько событий, что она еще не успела всего осознать. Но одно она знала твердо: она сейчас счастливее, чем когда-либо в жизни.

– Да, да, Марк, – сказала она. – Я тоже думаю, что у нас есть что отпраздновать.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Салли Варна положила телефонную трубку и повернулась к Гарриет.

– Ну вот, – сказала она. – Дочь Полы приезжает в Нью-Йорк работать.

Голос у нее был неестественно напряженный, на лице застыла красивая маска. Раньше Гарриет иногда хотелось узнать, что кроется под этой маской, теперь она знала. Там долгие годы скрывалось чувство вины и, возможно, сожаления о содеянном. Об этом было страшно подумать.

– Значит, она приняла предложение, – сказала Гарриет. – Я рада.

– Да. – Даже если Салли и нервничала в ожидании встречи с девушкой, которую крохой отдала в чужую семью, она не подала виду, потому что время откровений прошло. Ее уязвимость снова стала незаметной для постороннего глаза, как и ее горе, спрятавшееся за сдержанными манерами, которые она выработала за долгие годы. Но Гарриет это понимала. Каждому иногда приходится вводить в заблуждение окружающих своим видом, думала она. А Салли, может быть, это нужно больше, чем остальным.

Прошла целая ужасная неделя, а Гарриет все еще с трудом верилось, что отца нет в живых, несмотря на то, что она своими глазами видела, как его гроб опускали в могилу, и сама положила на него красную розу, которая распласталась словно какая-то экзотическая бабочка на блестящей медной доске с его именем, – ей все это казалось нереальным. Как ни удивительно, смерть отца застала ее врасплох, и неожиданность свалившегося на нее горя настолько сковала все ее чувства, что ей пришлось без конца повторять себе, что это действительно случилось, пока смысл происшедшего не начал доходить до ее сознания. Умер отец, ушла из жизни сильная личность, с ним умерли его талант и способность любить. Ее сердце сжималось от горя, хотя ее утешало, что судьба уберегла его от удара, который он обязательно получил бы, узнав всю правду. Им ни за что не удалось бы сохранить все в тайне от него, но теперь в этом уже не было необходимости.

– Когда приезжает Тереза? – спросила она.

– Марк делает все, чтобы она смогла приехать сюда на следующей неделе. – Салли помолчала, вертя кольцо на пальце. – Мне кажется, он любит ее, Гарриет.

– Да, – сказала Гарриет. – Думаю, что любит.

– Мне кажется, что это не совсем правильно, – туманно промолвила Салли. – Как-никак, она его двоюродная сестра…

– Но ведь не родная. Бедный Марк, через какой ад ему пришлось пройти!

На какое-то мгновение лицо Салли исказилось от боли.

– Я думаю, важно только одно – чтобы он был счастлив. Это все, что я всегда хотела для каждого из вас.

Гарриет взяла ее за локоть и сжала его.

– Я знаю, Салли, и Марк тоже знает. Я считаю, что ты поступила неправильно, но, мне кажется, я понимаю, почему ты так сделала, и думаю, что со временем он тоже поймет. Чтобы смириться с чем-то, мужчинам требуется больше времени.

– Да. – Салли расправила плечи и стояла, стройная и красивая, в элегантном траурном костюме. – А как ты? Что ты собираешься делать? Возвратишься в Лондон?

– Наверное. Мне пора снова приниматься за работу.

– Помни, что в этом нет необходимости. Правда, ее и раньше не было. Но теперь у тебя будут собственные деньги. По завещанию отца ты становишься богатой женщиной.

– Работа нужна мне самой, – с жаром сказала Гарриет.

Как смогла бы она пережить прошедшую неделю, не будь у нее работы? Не будучи в состоянии фотографировать, она обдумывала планы будущих фоторепортажей, и это помогло ей пережить страшное время. Как только она поняла, что отъезд Марка в Лондон задерживается, она отослала Нику авиапочтой отснятые пленки, и Ник, преисполненный энтузиазма, сразу же позвонил ей.

– Гарриет, они изумительны! Нет сомнения, ты нашла свою нишу. Я знаю, дорогая, сейчас у тебя трудное время, и не хочу торопить, но чем скорее ты пришлешь мне продолжение, тем лучше. Как только твое имя станет известным, сроки не будут иметь такого значения. Ты сможешь делать перерывы, и читатели не забудут тебя, а будут ждать появления твоих новых материалов.

– Знаю, знаю, я и так почти потеряла свои шансы.

– Нет, пока об этом нет и речи. Этот австралийский репортаж станет сенсацией. Я немедленно опубликую его. Но мне потребуется продолжение – и поскорее. Просто пусть фотокамера будет всегда у тебя под рукой, чтобы снимать все, что тебя заинтересует. У тебя потрясающая способность находить необычные ракурсы.

– Сделаю все, что смогу. Конечно, эта неделя исключается. Мы с тобой знаем, что фотокамера мое спасение, она помогает мне не рехнуться, но не все это понимают… Обязательно кто-нибудь скажет, что я бессердечна и бесчувственна, а это, осмелюсь доложить, у меня может быть наследственное со стороны матери, если, конечно, не считать сумасшествия.

– Гарриет! – взмолился он. – Дорогая, я вижу, происшедшее сильно подействовало на тебя? Ты что-то совсем пала духом.

– Пройдет.

– Возвращайся поскорее в Лондон. И позволь мне немножко побаловать тебя. После всего, что ты пережила за последние две недели, тебе просто необходимо понежиться.

– Очень мило с твоей стороны, Ник. – Если бы он знал, какой лицемеркой она почувствовала себя, услышав его предложение. Не могла же она сказать ему, что смерть отца и ставшие ей известными тайны прошлого лишь частично повинны в ее состоянии, что была еще одна причина ее депрессии: погрузившись в работу, она хотела забыть кое-что совсем другое и нуждалась отнюдь не в плече, на котором можно было бы выплакаться.

«И почему я не влюбилась в Ника? – спрашивала она себя, положив трубку после разговора с ним. – Почему вместо него я отдала свое сердце и чувства такому человеку, как Том О'Нил?»

Гарриет не виделась с Томом со дня смерти отца и не хотела его видеть. Вопреки здравому смыслу она сначала была готова обвинить его в том, что случилось с Хьюго, как будто Том по собственной инициативе разворошил осиное гнездо. Это, конечно, несправедливо. Он появился на сцене, выполняя свою работу, только лишь после того, как Мария выдала Грега Мартина полиции. Но это ничуть не меняло ее отношения к тому, что он использовал ее для получения информации, словно клейкий валик, собирающий с пола пыль и мусор.

Однако, как ни странно, ни одно из этих соображений ничуть не влияло на ее отношение к Тому. Гарриет решила, что, наверное, именно это называется одержимостью, эмоциональным всплеском, не подвластным разуму. Ее тело сохранило память о его прикосновениях и протестовало при одной мысли о возможной близости с кем-нибудь другим, кроме него. В ней поселилась острая сладкая грусть, и всякий раз, пытаясь определить ее причину, она приходила к одному и тому же – все дело в Томе.

«Я могу чем-нибудь помочь?» – спросил он в тот день, когда она вернулась в комнату, узнав по телефону о смерти отца. И неожиданно в ней поднялось все – боль, обида, негодование – и она выпалила в ярости: «Тебе не кажется, что ты уже сделал достаточно?»