Русский святочный рассказ. Становление жанра - Елена Владимировна Душечкина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Никто из стариков не обращал внимания, что делают девушки. Между тем случилось что-то необыкновенное, как потом рассказала старшая сестра.
Едва только дядя опять сел за стол, как в комнату, не раздеваясь, вбежала младшая сестра Нина, а за нею — старшая Вера и три подруги.
На Нине не было лица, и она вся запыхалась.
— Что с тобой? — спросила тетя, заметив, что она одета и была бледна, как полотно.
Дядя, я и гости посмотрели на девушку. Действительно, она была бледна и дрожала от страха.
— Где вы были? — спросил отец.
Вера рассказала:
— Шутя, мы вышли проветриться и пошли к погосту, чтоб…
— Чтоб что?
— Чтоб погадать… послушать…
— Ну?..
— Придя к кладбищу, мы не решались, кому идти первой… И бросили жребий, который пал на Нину… Она храбро пошла к памятнику дедушки и наклонилась над могилой. Между тем мы присели на корточки, как вдруг…
Сестра Вера замолчала.
— Что вдруг? — спросила тетя.
— Нет, нет! Я боюсь, — оглядываясь, прибавила она. — Пусть говорят другие… Все видели… Говори, Маша, — обратилась она к подруге-гостье.
Та, которую звали Машей, робко выдвинулась вперед и продолжала за Веру:
— Из-за черного чугунного креста поднялась белая как снег человеческая фигура и простонала: «О, Боже!..» Нина вскрикнула, и мы тоже, и все пустились бежать, а за нами слышался все тот же стон…
Все гости покатились от смеха.
Наконец Нина, все еще дрожавшая от страха, собралась с духом и произнесла: «А все это виноват Петя; если б он не напророчил мне какого-то старого хрыча да сыча, то ничего бы и не было».
Я тоже рассмеялся, но смех мой был деланный, так как я видел, что бледность с лица сестры не сходила.
— Ну, глупость, кто может быть на кладбище в эту пору… — сказал дядя. — Теперь одиннадцать часов… Если б еще полночь… — прибавил он шутя. — Хотите, как кончим преферанс, все пойдем посмотрим.
— Что ты, что ты, — запротестовала тетя, — если есть кто-то, то и пусть себе сидит… Очень нужно ходить…
Девушки печально разбрелись по комнатам, веселья как бы не бывало. Нина держалась за голову. Я подошел к ней, чтоб успокоить.
— Ах, чтоб ты знал, Петя, как я испугалась, — сказала она, — видно, оттого, что я помнила твои слова о сыче… А старик-то, старик какой страшный!.. Не могу и вспомнить о нем.
И она вздрогнула. Вера подошла к нам.
— Выпей водицы, — сказала она, — нам уже прошло.
— Хорошо вам, когда вы первые пустились наутек, а я осталась позади со старцем.
Вскоре, однако, все успокоились, но уж было не до игр. Принимались петь, но как-то не клеилось, и я, волей-неволей, один надсаживал свое горло.
Вдруг около двенадцати часов у крыльца послышался колокольчик. Дядя начал прислушиваться.
— Кто бы мог быть? — спросил он более себя.
Как бы в ответ на его слова в передней послышалась возня.
Это лакей снимал шубу с приезжего.
Дядя встал из‐за карточного стола и пошел навстречу.
— А, дорогой гость! — воскликнул он, приветствуя не то военного, не то полицейского. — Какими судьбами вздумали навестить нас в такой святой и торжественный вечер?
— Неволя загнала, право, неволя. Думал быть на праздниках, а пришлось раньше, накануне.
— Что случилось? — спросили все, вставая и приветствуя станового пристава из военных.
— Несчастье, и большое несчастье, из которого сухим не выйдешь из воды.
— Что же случилось?
— У меня бежал один уголовный арестант, которого препроводили из Янова в губернский город. На дороге он заболел, и я оставил его при стане отдохнуть. Сутки он пробыл спокойно, но не поправился, а вчера ночью неизвестно как бежал, и теперь я езжу по всем волостям с оповещением о задержании его по приметам.
Все только ахнули и развели руками.
— Велика ли его уголовщина? — спросил один из гостей.
— Еще бы!.. Это известный бродяга Петрушка, который убил в Янове двух жидов и работника, а потом обокрал церковь.
— Вот так случай!.. Ведь он опять может убить кого-нибудь.
— Если он только притворялся больным, то — немудрено; старик еще бодрый…
Станового пригласили к столу, на котором стояли водки и разные закуски. Он не отказывался и между прочим продолжал:
— Я только удивляюсь, к кому он мог убежать босиком, в одной арестантской сорочке… Ведь замерзнет где-нибудь, гадина, если не снимет у кого одежды и сапогов… Мороз-то вон какой… Я в шубе и то порядком продрог.
Все бросили карты и начали беседовать по поводу бегства этого разбойника, между тем Нина уже покраснела, но по-прежнему часто прикладывала руку к голове. Я опять подошел к ней и спросил:
— А какой из себя был старик, так напугавший тебя?..
— Право, не помню, но кажется, в белом, в длинной рубашке.
— Не он ли этот разбойник?
— На знаю… может быть… страшный такой.
То же самое повторила другая сестра и подруги.
Я сказал о том становому, который сразу встрепенулся и вскочил.
— Где, где вы видели его? — крикнул он.
— Быть может, это и не он; я только высказываю свои предположения, — ответил я и попросил сестер рассказать о своем происшествии.
Вера рассказала, как было.
Становой живо ободрился и, никому не сказав ни слова, вышел на крыльцо, на ходу одевая свою шубу.
Лошади стояли у крыльца.
— Куда вы, куда вы? — кричали ему вслед дядя и гости.
— Сейчас я сам убежусь, — сказал он. — Иван Терентьевич, — обратился он к дяде, — прикажите поехать со мной двум из ваших работников.
Так как и в людской не спали, то два человека живо сели к становому в сани, и лошади помчались к погосту.
Доехав до увязанного места, становой и работники пошли к кресту, где было видение и… о, ужас!.. У креста сидел, скорчившись, человек в одной рубашке; босые ноги были запрятаны в снег.
— Возьмите его! — крикнул становой. — Свяжите.
Работники и кучер бросились к старику, но он уже не дышал.
Между тем дядя, гости и я, а за нами остальные работники и кучера гостей, кто в чем, собрались к кладбищу, но уж только для того, чтобы посмотреть, как клали мертвеца в сани станового.
Замерзшего арестанта привезли в усадьбу, положили в бане и обо всем составили протокол…
Когда девушки узнали, что на кладбище был действительно человек, и
