Владимир Ленин. Выбор пути: Биография. - Владлен Логинов

Луис Фишер, проживший много лет в России, автор интересной книги «Жизнь Ленина», опираясь, видимо, на какие-то слухи, написал: «Есть веские основания думать — хотя документальных свидетельств этому нет, — что до встречи с Крупской Ленин неудачно сватался к Аполлинарии Якубовой, тоже учительнице и марксистке, подруге Крупской по вечерне-воскресной школе для рабочих. Аполлинария Якубова отвергла сватовство Ленина, выйдя замуж за профессора К. М. Тахтарева… Разочарованный, Ленин стал ухаживать за Крупской и победил ее сердце»14.

В прежней «лениниане» сюжет этот был закрыт напрочь. Но ныне без него не обходится никто из «лениноедов». Конечно, с самого начала гораздо продуктивнее было бы не запрещать, а разобраться в этой истории.

Никаких следов «сватовства» Ульянова к Якубовой нет ни в воспоминаниях (в том числе и опубликованных за рубежом) многочисленных подруг Аполлинарии и Надежды, ни в обширной переписке этих лет Калмыковой, весьма осведомленной по данной части, ибо все упомянутые курсистки работали у нее на книжном складе, а сама она преподавала в той же рабочей школе.

Конечно, Крупская с ее молчаливой застенчивостью во многом являла собой полную противоположность общительной и веселой Аполлинарии. Но крайне стеснительная среди сторонних людей, она буквально преображалась в школе. Ученики уважали и любили ее, а стеснительность, скованность исчезали как бы сами собой. Ее подруга Ариадна отмечала, что как только Надежда начинала рассказывать о школе, она буквально «расцветала. Добрые голубые глаза светились… Я радовалась за нее»15.

После знакомства у Классона Ульянов пошел провожать ее. Они разговорились. Потом стали встречаться все чаще и чаще. Кончилось тем, что по воскресеньям, возвращаясь с занятий в рабочих кружках, Владимир Ильич стал заходить к ней домой на Старо-Невский.

Ариадна Тыркова вскоре заметила, что с Надей что-то происходит. Поначалу она не отвечала на расспросы, а только краснела. «У Нади была очень белая, тонкая кожа, а румянец, разливавшийся от щек на уши, на подбородок, на лоб, был нежно-розовый. Это так ей шло…» Но постепенно подруги разговорились, и все стало ясно. «Надина жизнь уже определилась, наполнилась мыслями и чувствами, которым ей было суждено служить с ранней молодости и до могилы… Эти мысли и чувства были неразрывно связаны с человеком, который ее захватил, тоже целиком… Надя говорила о нем скудно, неохотно. Я ни одним словом не дала ей понять, что вижу, что она в него влюблена по уши… Я была рада за Надю, что она переживает что-то большое, захватывающее»16.

«Я была в то время влюблена в школу, — пишет Крупская, — и меня можно было хлебом не кормить, лишь бы дать поговорить о школе, об учениках… Надо сказать, что рабочие относились к учительницам с безграничным доверием: мрачный сторож громовских лесных складов с просиявшим лицом докладывал учительнице, что у него сын родился; чахоточный текстильщик желал ей за то, что выучила грамоте, удалого жениха; рабочий-сектант, искавший всю жизнь бога, с удовлетворением писал, что только на страстной узнал он от Рудакова (другого ученика школы), что бога вовсе нет, и так легко стало… напивавшийся каждое воскресенье до потери человеческого облика табачник, так насквозь пропитанный запахом табака, что, когда наклонишься к его тетрадке, голова кружилась, писал каракулями, пропуская гласные, что вот нашли на улице трехлетнюю девчонку и живет она у них в артели, надо в полицию отдавать, а жаль; приходил одноногий солдат и рассказывал, что Михаила, который у вас прошлый год грамоте учился, надорвался над работой, помер, а помирая, вас вспоминал, велел поклониться и жить долго приказал…»17

Владимир Ильич внимательно слушал эти рассказы, а мать Крупской, Елизавета Васильевна — кормила их вкусным обедом, что в холостяцком быту Ульянова тоже было событием достаточно приятным. Заходил он, конечно, и к Аполлинарии, снимавшей комнату вместе с Зинаидой Невзоровой. Но заходил по делам. Там было типичное жилье курсисток, мало похожее на теплый семейный очаг.

Впрочем, «Ильич требовал отказа, — пишет Крупская, — от обычного в те времена интеллигентского времяпрепровождения: хождения друг к другу в гости, неделовых разговоров, «перебалтывания», как мы тогда говорили. Тут были у Ильича определенные революционные традиции. Я помню, как меня раз выругала Лидия Михайловна Книпович, старая народоволка, за то, что я пошла в театр с человеком, с которым работала вместе в кружке. А Ильич ругал нашу молодую публику за хождение друг к другу в гости. Зинаида Павловна [Невзорова] вспоминает: зашла она с приятельницей своей Якубовой к Ильичу, жившему неподалеку, зашла без всякого дела, не застала дома. А вечером, часу в двенадцатом уже, кто-то к ним звонит. Оказывается, пришел Ильич — только что приехал из-за Невской заставы, усталый, с каким-то больным видом. Стал спрашивать встревоженно, что случилось, зачем приходили, и когда услышал, что дела не было, что так просто зашли, сердито воркнул: «Не особенно умно» — и ушел. Зинаида Павловна рассказывает, как они опешили».

В общем, никаких примет «сватовства» в этот период никем отмечено не было. Но симпатии были, и это факт. Попав в одиночку, Владимир Ильич обратился к Крупской и Якубовой с просьбой. Каждый день, когда его выводили на прогулку, из одного окна тюремного коридора просматривался небольшой отрезок тротуара на Шпалерной улице. «Вот он и придумал, — пишет Крупская, — чтобы мы — я и Аполлинария Александровна Якубова — в определенный час пришли и стали на этот кусочек тротуара, тогда он нас увидит. Аполлинария почему-то не могла пойти, а я несколько дней ходила и простаивала подолгу на этом кусочке»18.

В предыдущей главе рассказывалось о том, что именно в это время в «Союзе борьбы» и появился Константин Тахтарев. Его разговоры о необходимости «демократизации» организации пришлись Аполлинарии по душе, и во всех спорах на данную тему она стала отстаивать его позицию. Владимиру Ильичу, видимо, сообщили об этом. Но когда он вышел из заключения, Аполлинария была среди первых, кто встретил его. «Помню, — пишет Анна Ильинична, — как в тот же день к В. И. прибежала и расцеловала его, смеясь и плача одновременно, А. А. Якубова»19. А на следующий день, на квартире Радченко, состоялось известное собрание, где Ульянов столкнулся в дискуссии с Аполлинарией.

О том, что полемика приняла тогда самый острый характер, говорилось выше. Но Тахтарев дополняет рассказ: «В пылу спора Владимир Ильич обвинил А. А. Якубову в анархизме, и это обвинение так сильно подействовало на нее, что ей стало дурно»20. Хотя, как уже отмечалось, Ульянов не раз повторял, что возникшие разногласия — лишь случайный эпизод, все, видимо, переплелось в этом обмороке, ибо, кроме резких слов, ей стало очевидно и другое: он сделал свой выбор.