Волк среди волков - Ханс Фаллада

В передней сидел у своего столика все тот же грустный вахмистр. Праквиц порылся в кармане, вынул оттуда оставшиеся две-три фишки, бросил их на стол и воскликнул, стараясь придать своему тону беззаботность:

— Вот! Это вам, приятель! Все, что у меня осталось!

Вахмистр поднял свои грустные выпученные глаза, покачал головой и вместо трех жетонов положил на стол три банковых билета.

Господин фон Штудман приоткрыл дверь на лестницу и прислушался.

Человек у меняльного стола сказал:

— Придется подождать. Сейчас вам посветят. Он как раз внизу, провожает господ.

Пагель, бледный, измученный, стоял перед зеленоватым зеркалом раздевальни и рассеянно смотрел на себя. Ему казалось, что из зала доносится постукиванье шарика, вот и голос крупье, юноша отчетливо расслышал, как тот возвестил:

— Семнадцать — красное — нечет…

Конечно: красное, его цвет. Его цвет! Сейчас он спустился по лестнице, потом уедет с ротмистром в деревню, а там они ставят на его цвет, но ему уже больше не играть.

А ротмистр, словно желая показать, что все случившееся прощено и забыто, хотя в его голосе и звучало крайнее раздражение, заявил:

— Да, Пагель, ведь и вам надо еще обменять фишки на деньги. Зачем им пропадать!

Пагель полез в карман и ощупью собрал в горсть все оказавшиеся там фишки.

"Почему не является этот тип, чтобы выпустить нас? — размышлял он. Конечно, им хочется, чтобы мы продолжали играть".

Не вынимая рук из кармана, он попытался сосчитать, сколько же у него все-таки осталось фишек.

"Если семь или тринадцать, я последний раз поставлю. Ведь я сегодня еще не играл по-настоящему", — подумал он со странным унынием.

Видимо, их было больше тринадцати, но сколько, он никак не мог установить. Он вытащил из кармана руку с фишками и перехватил взгляд ротмистра. Этим взглядом тот как бы показывал на дверь, говорил что-то.

"Но их ведь не семь и не тринадцать, — подумал Пагель, подавленный. Значит, надо идти домой!"

Тут он вспомнил, что нет у него больше никакого дома. Он посмотрел на дверь. Ничего не подозревая, Штудман вышел на лестницу и вполголоса стал звать стремного, светившего гостям.

Пагель посмотрел на лежавшие в руке фишки, пересчитал их. Оказалось семнадцать. _Семнадцать!_ Его число!

И в тот же миг его пронзило невыразимое ощущение счастья. Он добился своего — великий случай представился! (О жизнь, великолепная, неистощимая жизнь!)

Он подошел к ротмистру и сказал вполголоса, бросив взгляд в открытую дверь, которая вела на лестницу:

— Я еще останусь, я еще буду играть.

Ротмистр не ответил. Он быстро замигал одним глазом, словно туда попала соринка.

Вольфганг подошел к меняльному столику, вытащил из кармана пачку банкнотов, потом вторую и сказал:

— Фишек на все!

Пока их считали и пересчитывали, он обернулся к молчаливо присутствовавшему при этом ротмистру и заявил почти торжествующе:

— Сегодня вечером я выиграю целое состояние! Я знаю это!..

Ротмистр спокойно кивнул, будто он тоже это знал, будто это само собой разумелось.

— А вы? — спросил Пагель.

— У меня больше нет с собой денег, — ответил ротмистр. Тон у него был почему-то виноватый, и он боязливо покосился на открытую дверь.

— Я могу выручить вас, играйте на свой страх и риск! — И Пагель протянул ротмистру пачку денег.

— Нет, нет, — заторопился ротмистр. — Зачем так много, я не хочу так много…

(Ни один из них не вспомнил в эту минуту ту сцену у Люттера и Вегнера, когда Пагель тоже предлагал ротмистру деньги и тот с презрительным негодованием отверг его предложение.)

— Если вы действительно хотите выиграть, — настойчиво пояснил Пагель, у вас должен быть достаточный запасной капитал. Уж я знаю!

И снова ротмистр кивнул. Медленно потянулся он за деньгами…

Когда Штудман вернулся в прихожую, она была пуста.

— А где господа?

Вахмистр кивком показал на дверь в игорный зал.

Фон Штудман гневно топнул ногой. Он направился к двери. Но тут же решительно повернул обратно и с гневом сказал себе: "И не подумаю! Я ему не нянька! Хоть нянька ему и очень нужна!"

Затем направился к лестнице.

В эту минуту рядом открылась какая-то дверь, и из нее вышла девушка, у которой было столкновение с Пагелем.

— Вы можете свести меня с лестницы? — спросила она беззвучно, глухо, точно во сне, точно она была не в себе. — Мне нехорошо, я хочу на воздух…

И фон Штудман, эта вечная нянька, предложил ей руку.

— Ну, конечно! Я все равно собирался уходить!

Вахмистр снял с вешалки серебристо-серый палантин и набросил на ее голые плечи.

Безмолвно спустились они вниз, девушка тяжело опиралась на руку Штудмана.

Разумеется, стремный, тот самый, который светил им, когда они поднимались наверх, стоял за дверью и просто не откликался на их зов. Ведь каждому игроку, который намерен уйти, надо дать побольше времени, может, он одумается.

И сейчас, когда Штудман, под руку с девушкой, появился на площадке лестницы, на которую падал с улицы свет газового фонаря, стремный оказался опять на высоте. Валютную Пиявку, или Валли, он знал, а что деньги и любовь часто идут рука об руку, — тоже было ему известно.

— Машину? — осведомился он, игриво взмахнул протянутой за чаевыми рукой и добавил, не дав Штудману ответить: — Подождите здесь. Я приведу такси с Виттенбергплац.

Он исчез, и у Штудмана было время, чтобы обдумать положение: он очутился в темном отпертом подъезде незнакомого дома под руку с незнакомой особой. А наверху игорный клуб — и недоставало только, чтобы появились полицейские агенты с обыском.

Все складывалось крайне неприятно, да и вообще — сегодня неприятных событий и ситуаций хоть отбавляй. Что за проклятая жизнь! Никогда не знаешь, что может случиться в следующие четверть часа, и будет ли еще иметь значение то, что считалось таким важным за минуту до этого.

Встретив сегодня утром старого однополчанина, Штудман искренно обрадовался. И Праквиц вел себя затем в высшей степени порядочно, без его содействия Штудман так и не узнал бы ни о каком тайном советнике Шреке, его попросту и даже с позором выгнали бы вон. Прекрасной казалась ему также возможность бежать с Праквицем из этого ада в мирную деревню, и вот теперь тот же Праквиц торчит там наверху, просаживает глупейшим образом свои деньги — и уже успел обозвать его «нянькой»!

Он, видите ли, не нуждается в няньке — когда именно он и нуждается, и притом немедленно! Стоило фон Штудману представить себе, что оба опять сидят в игорном зале, стоило ему представить себе эти дурацкие пачки денег в руках юного Пагеля, а также крючковатый нос и хищный взгляд крупье, как он понимал одно: нянька там или не нянька, а его долг — сейчас же подняться наверх и положить конец этой самоубийственной игре. Но вот девушка, черт ее побери, девушка, она буквально повисла на нем. Она как будто не в себе — впрочем, не удивительно, после такого удара! Зубы стучат, она дрожит, тянет его за локоть и все шепчет что-то насчет «снежка». Снег — при этой вонючей, удушливой, влажной жаре, от которой сдохнуть можно! Ясно, что Штудману следовало немедленно подняться в зал и вызволить друга, но необходимо было сначала доставить эту девушку куда-нибудь в безопасное место, — ну хоть к родным. Однако напрасно пытался он узнать ее адрес, она не слушала его и только резко бросила: пусть оставит ее в покое, она не скажет, где живет, ни черта это его не касается!

Тут к дому подъехала машина и остановилась. Штудман не был уверен, что это заказанное им такси. Стремный не появлялся, девушка лепетала о снеге, и фон Штудман стоял в нерешительности.

Наконец стремный все же выскользнул из машины и вошел в подъезд.

— Извиняюсь, что ждать заставил. Показалось мне, что пахнет налетом. Вы знаете эту комиссию по борьбе с азартными играми? Ни одной ночи парням спать не приходится. Это голод их подгоняет.

Он начал насвистывать: "И тревожно я сплю, и мне снятся тяжелые сны…"

— Ну вот, а теперь живо, господин граф, полезайте-ка в эту трясучку. И меня не забудьте! Спасибо. Еще деньги, о которых старуха не знает. Ну, а куда теперь, сударыня?

Он напрасно ждал ответа.

Фон Штудман с сомнением смотрел на девушку, откинувшуюся в угол машины.

— Эй, Валли! — вдруг заорал стремный. — Куда ладишь теперь?

Она опять пробормотала, чтобы ее оставили в покое.

— Поезжай, милый человек! — бросил стремный шоферу. — По Курфюрстендамм! Там она живо повеселеет…

Автомобиль уже отъехал, и Штудман вдруг рассердился на себя, что не сошел.

Когда он потом вспоминал об этом, ему казалось, что они ехали и ехали долгие часы. Улицы за улицами, темные улицы и улицы, залитые огнями, пустынные улицы и улицы, кишащие людьми. Время от времени девушка стучала в стекло, выходила, заходила в ресторан или заговаривала с каким-нибудь мужчиной.