Профессия: театральный критик - Андрей Якубовский

В этой сознательной приглушенности звучания спектакля, как ка­жется, и реализуется стремление режиссера приблизить его героев к современности.

Ветеран французской сцены Юбер Жиньу создает маленький ше­девр из крохотной эпизодической роли слуги Альцеста Дюбуа, хотя, конечно же, его персонаж вовсе не является активным участником дей­ствия. Элианта, существующая на "периферии" сюжета, в тонком и так­тичном исполнении Катрин Сальвиа кажется более убедительной, не­жели весьма энергичная, наступательно действующая в спектакле Ар-синоя Тани Торренс.

Поручая роль Селимены Доминик Констанце, актрисе очень совре­менной, нервной, резкой и темпераментной, режиссер рассчитывал на эффект неожиданности истолкования противоречивого, но и в противо­речиях сохраняющего гармонию мольеровского образа. Думается, одна­ко, что его расчеты не совсем оправдались: и противоречия, и гармония оказались затушеваны в силу особенностей индивидуальности актрисы, прямо сблизившей героиню с днем сегодняшним. Она очень достоверна, эта Селимена, кажется, шагнувшая на сцену прямо с парижской улицы.

Яркий и очень интересный актер Мишель Омон в роли Альцеста предельно искренен, но его темперамент явно охлажден возрастом и опытом. Он очень правдив в своих помыслах и поступках, даже самых далеко идущих, но, право же, порой трудно понять, чего он столь при­дирчиво и беспокойно добивается от окружающих его, в общем-то, вполне добропорядочных людей, от этой красивой, хорошо отлаженной и, если не считать его самого, достаточно спокойной и размеренной жизни. Возникает ощущение, что этот Альцест захвачен не очень по­нятной, небезопасной для него самого страстью: он испытывает удовле­творение, только попадая в критические для себя ситуации, он самоус­лаждается примерами человеческой низости, обращенной в первую оче­редь на него самого.

Что ж, быть может, создатели спектакля и уловили нечто немало­важное в образе мольеровского мизантропа — его повышенную субъек­тивность, если угодно — его индивидуализм. Но разве Альцест, этот Чацкий XVII века, радеет только о самом себе? Разве он при всей не­простоте и неуживчивости характера, при всем видимом комизме пове­дения не является носителем ростков той "истинной жизни", о которой некогда мечтал создатель "Мизантропа"?

Тут выясняется неполнота трактовки комедии Мольера, при кото­рой исчезает общественный темперамент образа Альцеста. Поэтому на первый план спектакля, может быть, и неожиданно для его постановщи­ка, выходит чрезвычайно убедительный и детально разработанный Си­моном Эйном образ соглашателя Филинта, сдержанного, терпимого, разумного человека, которому невольно отдаешь свои симпатии.

•...На сцене собирается весь "бомонд"— напыщенный Оронт (До­миник Розан), глупо-самодовольный болтун Клитандр (Филипп Фре-тюн), злой коротышка Акает (Марк Шуппар). То рассаживая этих и прочих действующих лиц в один ряд, то на первый взгляд хаотично рас­сыпая их по сцене, режиссер добивается в игре актеров и мизансцене звучной резкости сатирических красок, осуждающей остроты смысло­вых акцентов. В этот момент он как бы заставляет нас вспомнить о том, что Мольер умел ненавидеть во имя великой своей любви к человеку и человечеству...

"Комеди Франсез" доказывает своим спектаклем, как порой сложно отыскать современную трактовку творчества Мольера, наполнить высо­кую традицию новым и актуальным смыслом.

(Встреча с Мольером // Советская культура. 1985. 28 ноября).

"Антигона" Ж. Ануя, "Севильский цирюльник" Бомарше, "Месяц в деревне" И. С. Тургенева, "Погребение" А. Монье

Май 1965 г.

Известный парижский театр "Ателье" свято хранит заветы своего основателя — выдающегося актера и режиссера XX века Шарля Дюл-лена: психологическую достоверность, впечатляющую ясность стиля. И вместе с тем для нынешнего руководителя "Ателье" Андре Барсака важнее всего новизна трактовки произведения, современность его про­чтения.

Недавние встречи с театром в Москве в какой-то мере стали для нас встречами с самой Францией.

Вначале это была Франция смятенная и требовательная — в совре­менном переложении Жаном Ануем Софокловой "Антигоны". И Фран­ция язвительная — в "Погребении" Анри Монье, картинке буржуазного быта прошлого столетия. Затем — в тургеневском "Месяце в деревне" обнаружилось движение острой современной мысли, тоска по разумно­му бытию, насмешливая горечь тщетных предостережений. И напосле­док нас увлек комический хоровод "Севильского цирюльника" Бомар­ше. Но даже в этой жизнерадостной мелодии, завершившей гастроли "Ателье", явственно слышалась нотка раздумий о судьбе человека, о его праве на счастье.

Андре Барсак вскрыл бытовую и психологическую природу коме­дии Бомарше, присущую традиционной буржуазной драме XVIII века, и комическую, почти мольеровскую,— не слив, однако, их воедино. Сеть комической интриги плетут яркие, активные и по-настоящему взволно­ванные персонажи. Они состязаются всерьез, защищая свои кровные ин­тересы,— этот стройный подвижный Фигаро с лукавыми глазами (Жак Эшантийон), настороженный и предприимчивый граф Альмавива (Ро­бер Эчеверри), подозрительный и хитрый доктор Бартоло (Оливье Юс-сено). Комичны не характеры, но хитроумные уловки, вызванные си­туацией. Смех здесь берет силу от психологических и фарсовых трюков.

Непокорная, изобретательная, энергичная Розина с копной иссиня-черных волос, с изящными и стремительными движениями — это глав­ный приз в борьбе интересов. Элизабет Ален раскрыла в своей героине и настороженное ожидание любви, и решительность цельной и чистой натуры, и ощущение полноты завоеванного ею счастья. В ее Розине, наивной и поэтому чуть смешной, комизм переплетается с точностью психологических находок.

А главным противником Розины является не Бартоло, слишком ра­зумный, чтоб его опасаться, но Базиль. Величавый Базиль Жана Дави, с лицом Мефистофеля и повадкой инквизитора, который, кутаясь в не­объятные черные одежды, явился зловеще произнести слова о клевете...

Среди показанных спектаклей "Месяц в деревне" — лучший. Андре Барсак— выходец из России. Он неоднократно обращался к русской драматургии, ставил Гоголя, Чехова, Достоевского. "Месяц в деревне" в трактовке Барсака волнует своей верностью поэтическому взгляду на жизнь, трезвостью оценок, яркой психологической живописью.

Декорации в этой постановке стали чем-то большим, чем просто обозначение места действия. Художник Жак Дюпон показал традици­онные павильоны, сад с таким острым ощущением красоты природы, в таких тонких и напоенных жизнью красках, что словно бы этим уже определил поэтический настрой всего спектакля.

В старинной усадьбе, в прекрасных комнатах обитают хорошо вос­питанные, изящно одетые люди. Они способны на тонкие чувства, они умеют наслаждаться природой и понимать настроение других.

Персонажи обрисованы артистами, казалось бы, с симпатией, сыг­раны по-тургеневски целомудренно и ясно. Но сложные переплетения их взаимоотношений образуют картину томительно однообразную, ок­рашенную нескрываемой и злой иронией. Эти люди не знают счастья сами и несут страдания окружающим, ибо их помыслы бесцельны.

И в этом звучит приговор праздному бессмысленному существова­нию, приговор тем, кто пользуется всеми благами жизни, не давая ниче­го взамен.

В этой постановке театра нет насилия над драматургическим про­изведением, но от каждого персонажа тянутся нити к современности. Особенно ощущается это в решении образов Наталии Петровны и Ве­рочки.

Наталия Петровна — Дельфин Сейриг охвачена страстью. Страсть становится для нее спасением от удручающей духоты бессильных чувств, изящных, но наперед известных мыслей. Это балагур Шпигель-ский (Оливье Юссено), недалекий Ислаев (Жан Дави), изнеженный Ра-китин (Жак Франсуа) толкают ее в объятия Беляева, с которым, ей ве­рится, она обретет силу и смысл жизни. Но в своем порыве Наталия Петровна является не только жертвой обстоятельств, но и их орудием. Она причиняет страдания Верочке.

Юная героиня Элизабет Ален впечатляет искренностью зарож­дающейся любви. Ее Верочка полна лучезарного доверия и доброты, прелести детской непосредственности и пробуждающейся женственно­сти. Переживания этой оскорбленной и обманутой девушки актриса передает с неподдельной болью, гневом, презрением.

Третьей встречей с Францией стала "Антигона". Пьеса Ануя была поставлена "Ателье" в 1944 году и принесла на сцену театра атмосферу трагедии оккупированной Франции — Франции, сражающейся и непо­коренной.

На худенькие плечи юной Антигоны непомерной тяжестью легло бремя долга и подвига. Весь спектакль строится как ее непрерывный спор с Креоном. Антигона— личность, вольная в своих решениях, не желающая подчиниться силе обстоятельств. Креон — общество, сдав­шееся на милость победителя. Вот они сходятся: хрупкая, живущая лю­бовью и ненавистью девушка в черном, и грузный, усталый, нехотя ро­няющий слова служитель закона. Их борьба — не только схватка идей, но и столкновение враждебных эмоциональных стихий.