Знамя химеры - Алексей Александров

Опускаю меч, предоставляя Эйвилин возможность заняться ранами потерявшего сознание эльфа.

Ярость и ненависть вновь затаились.

Незаконнорожденный… Бастардом назовут одни, ублюдком — другие. У эльфов это приговор. Брак без разрешения главы Дома… Артису ещё повезло, ссылка и лишение наследного права — не слишком суровое наказание для совершённого им, с точки зрения эльфов, проступка. Слово главы Дома — закон, а если глава Дома — сам светлый Император, то закон вдвойне. Несогласные пополняют ряды Atalante Ole'a — изгоев, не имеющих собственного Дома. Так же, как и клан у гномов, Дом — это основа эльфийского общества, даже живущие на эльфийских землях ремесленники и крестьяне из людей (а в прошлом и рабы) считались членами Дома, хоть и находились на самой нижней ступени его иерархии, сразу после лошадей и собак. А Atalante Ole'a — ничей, а значит, в соответствиии с эльфийскими законами он — ничто.

— Леклис, помоги мне поднять его с пола… — попросила Эйвилин и, немного замявшись, добавила: — Пожалуйста!

— Теперь мне его ещё и таскать придётся, — проворчал я, убирая Химеру обратно в ножны.

Подавив в себе стойкое желание выбросить эльфа в окно, поднимаю его бессознательное тело и переношу на мягкую кушетку. Эйвилин, шепча какие-то лечащие заклинания, опускается перед ним на колени.

— Мой отец был тайно женат до встречи с моей матерью. — Её рука нежно гладит голову брата. Зря я всё-таки его не выкинул. — Мать Илиона умерла при родах. Правящий Дом никогда не признал бы рождённого в тайном браке. Именно поэтому отец женился на моей матери, несмотря на запрет Императора. Однажды допустив ошибку, он не хотел, чтобы меня ждала такая же участь, как и Илиона. Дедушка наказал отца, но не изгнал, и не признать меня не имел права. Отцу удалось устроить так, что Илиона считают членом одного из Младших Домов, подчинённых императорскому дому. Мы выросли вместе. Сначала все думали, что он мой слуга, затем — любовник. То, что он мой брат, не знает никто. Так и должно оставаться, — тихо добавила она.

Знать, что ты должен править всеми эльфийскими Домами по праву крови, и быть среди эльфов никем! Не слишком завидная судьба. Пожалуй, только тайна рождения и покровительство Артиса спасли его от смерти или изгнания.

Появился соблазн проверить, на какие жертвы готов пойти Артис, чтобы сохранить эту маленькую семейную тайну? Но чувство брезгливости скоро взяло верх. Политика — грязная штука, но всё же есть границы, которые переходить нельзя. Пусть кто-нибудь другой добивается преимуществ таким образом.

Илион тихо застонал, Эйвилин прошептала ему что-то успокаивающее на эльфийском и поцеловала в лоб. Будоража во мне доселе незнакомое чувство ревности. Не обманула ли она меня, назвав этого эльфа братом?

Проклятье Падшему! Когда я стал таким подозрительным?

Оставив эльфийскую парочку наедине, я раскрыл двери и вышел на небольшой балкон.

Мезамир сидел на узких каменных перилах, прислонившись спиной к стене, и задумчиво любовался вечерним небом.

— Давно здесь? — спросил я, ничуть не удивляясь его присутствию.

— Почти с самого начала. Этот эльф мне сразу не понравился.

— Почему не вмешался?

— А надо было? — усмехнулся вампир. — Тебе ничего не угрожало.

— Ты ничего не слышал, — проговорил я вполголоса, настороженно оглядываясь назад. Эйвилин была слишком занята и не заметила нашего разговора.

Он молча кивнул в ответ и бесшумно спрыгнул вниз. Тут же третий этаж! Я перегнулся через каменные перила, вглядываясь в темноту под стенами. Никого. Тихий смешок раздался откуда-то сверху. Поднимаю голову, но вновь никого не нахожу.

Этот мальчишка неисправим. Ему больше подходит роль шута, а не убийцы.

— Леклис, — окликнула меня Эйвилин.

Тщательно закрываю дверь на балкон и возаращаюсь к эльфийской парочке. Тут мало что изменилось. Илион так и не пришёл в сознание и тихо стонал. Хорошо она его приложила…

— Ты в порядке? — спросил я, заметив, что и сама эльфийка выглядит не лучшим образом.

— Все хорошо. — Она попыталась улыбнуться в ответ, но получилось это у нее плохо. — Просто устала.

— Постарайся забыть свои видения. Всё будет в порядке.

— Хорошо, — неожиданно легко согласилась она.

Чьи-то сильные руки поднимают его и несут к выходу. Яркий солнечный свет режет глаза даже через опущенные веки. Хилое тело мальчика охватывает дрожь — это жизнь вливается в ослабшие мышцы, возрождая их. На лице отражается боль, он зажмуривает глаза и крепко сжимает зубы. Он не будет кричать и плакать. Внезапно боль проходит, лишь в ногах остаётся странное покалывание. Его сморил сон, ему казалось, что его куда-то везут. Голоса… Они кружились вокруг него. Убаюкивали и успокаивали. Холодная рука прижимается к его лбу:

— У мальчишки признаки сильнейшего Дара. Где вы его нашли, Мастер?

— В рабском бараке какого-то дрянного Младшего Дома в городишке на южной границе. Он так ослаб от голода и побоев, что не мог ходить.

— От мальчишки за милю разит Даром! Я никогда не видел ничего подобного! Неужели маги ничего не почувствовали?

— Хорошо если так.

— Вы думаете — они знали?

— Более чем уверен. Эти заносчивые мерзавцы готовы пылинки сдувать с любого, даже самого слабого, носителя стихийного Дара, но они и пальцем не пошевелят ради кого-то из наших.

— Мерзавцы! Почему мы должны с этим мириться?

— Слепому от рождения не объяснишь, что значит видеть.

— Зачем нам помогать этому тупому скоту, способному идти лишь туда, куда прикажут хозяева? Наше правление могло бы изменить этот мир к лучшему.

— Возможно, но только это будет уже другой мир.

— Они — проклятье нашего мира.

— Или основа… Оставим этот бессмысленный спор. Кажется, наш юный гость уже проснулся. Как тебя зовут, мальчик?

— Ворон, — прошептал он, открывая глаза.

Своего настоящего имени он никогда не знал. Давно, очень давно детское прозвище заменяло ему имя. Затем глухое и бездушное «Великий Магистр» заменило и его.

Сколько он себя помнил, с ним всегда обращались как с никчёмной ненужной вещью. Магистр Ордена Жизни был первый, кто отнёсся к нему не как к вещи. Может быть, это было лишь из-за сильного Дара, но его не слишком заботил этот вопрос. Магистр стал для него богом. Не добрым и не злым, он был просто выше этих глупых детских понятий. Он был богом: порой великодушным, а порой и жестоким. Богом, который не умел только одного — ненавидеть. Потому и проиграл.

Он был не прав говоря, что ненависть — это тупик.