Совершеннолетние дети - Ирина Вильде

Орыся, услыхав мой проект, покрутила носом. (Характерно — чем она становится старше, тем больше у нее заостряется носик. Кое-кто из ребят считает, что это придает ей пикантности, а я думаю — наоборот.)

— Молодой барышне не к лицу идти на свадьбу в таком платье. Или, может, ты хочешь подладиться под них? — Орыся имела в виду шляхту.

Сама она и не думает подделываться под шляхтянок. Должна же быть какая-то разница между нею и этой публикой. Или Дарка считает, что Орыся ради какой-то гуманности или деликатности станет опускаться до их уровня? Наоборот. Да, да, наоборот! Орыся, например, явится на свадьбу в серебристом кружевном платье на ярко-красном чехле, а к нему прическа а ля Пола Негри, плюс серебряные туфельки, плюс серебряная вечерняя сумочка.

— Это хорошо для светского бала, а не для скромной сельской свадьбы! — осмелилась я не согласиться с Орыськой в области бонтона.

— Я знаю, можешь меня не учить. Это я нарочно. Я одеваюсь не для них. Мне говорил швагер, что на свадьбе, возможно, будет кое-кто из черновицких студентов. Компрене ву, понимаете, мадемуазель? А у твоего Данилюка есть черный костюм или ему тоже придется занимать? Правда, на его фигуру подобрать нетрудно…

Орыська хотела уколоть меня, а тем временем ее шпилька доставила мне только радость («твой Данилюк»!)…

Когда до свадьбы оставались уже не дни, а часы и из Суховерхова в Веренчанку уже долетал (конечно, символически) запах копченых домашних колбас, слоеных пирогов, разных мазурок и бабок (вытесненных в городах вошедшими в моду тортами), жених снова выкинул коленце.

Верно говорит моя мама, намучается с ним его жена!»

Когда окончательно обсуждали список гостей, приглашенных на свадьбу, Елинский предложил включить в него и своего преемника, нынешнего эконома суховерховского помещика, Траяна Лупула. Костик резко запротестовал: «Э, нет, уважаемый тесть, до сих пор я шел на уступки, а тут уж тпрр — стой!» Что у него, Петра Костика, общего с этим голаном?[82] Тесть что, окончательно решил подперчить ему день свадьбы? А может, эта женитьба ему, Костику (Дарка думает, что здесь пан Говорят преувеличил), и так не сладка? Ну зачем, хотел бы он знать, зачем на свадьбе колонист, просто враг?

Елинский сначала мялся, жался, хрустел пальцами, пожимал плечами, делал какие-то многозначительные, но непонятные Костику жесты, заговорщически подмигивал зятю, — одним словом, прилагал все усилия, чтобы его поняли без слов, — но все было напрасно.

Мужицкий сын Костик хотел получить простой ответ на простой вопрос: зачем ему колонист на свадьбе?

Наконец, убедившись, что все его старания тщетны, Елинский заявил напрямик: зять должен понять, что вступает не только в брак с Артемизией, но и в новую семью, у которой есть свои обычаи, свои связи, свои взгляды на жизнь. А жизнь, Петро, — это прежде всего хорошие отношения с людьми, среди которых живешь. Как же зять представляет себе жизнь среди суховерховских людей, если он готов перессорить своего тестя со всеми? Почему эконом должен быть на свадьбе? Да, потому, Петро, что этого требует… политика.

Услышав это слово, Костик икнул, словно в испуге. Политика? Он от нее (тут Костик выругался) сбежал в Суховерхое, а она и тут настигла его? Елинскому пришлось объяснить своему холерическому зятю, что он имел в виду не политическую политику, а хозяйственную.

— Какую?

— Такую, какую слышишь. Хозяйственную. А теперь, зятек, слушай внимательно и, как говорится, мотай себе на ус. Так же, как не может, например, сапожник-ремесленник не то что выдержать конкуренцию, а и просто удержаться по соседству с фабрикой обуви, так сегодня средний хозяин в селе не может свести концы с концами без поддержки поместья.

— Как? — снова перебил Костик. — Значит, поместье поддерживает все средние хозяйства в селе? Что-то я о такой политике не слышал.

— Всех поместье не поддерживает, потому что тогда и само разорилось бы. Но хозяйства, не опирающиеся на поместье, не живут, а прозябают, а нам с тобой, дорогой зять, и твоим детям, и моим внукам надо не прозябать, а жить.

Но в какой же поддержке, пусть наконец тесть скажет, нуждается хозяйство Елинских?

Хорошо, тесть сейчас все выложит начистоту. Вот, к примеру, до сих пор Елинский получает в поместье (конечно, за соответствующую плату) и отборную пшеницу на семена, и телочек от породистых быков, и жеребят от матерей с метриками, не говоря уже о рассаде из теплиц и саженцах фруктовых деревьев. Но это еще не все. Получит, например, поместье вагон искусственного удобрения — отпускают несколько центнеров и Елинскому. Или экспортирует поместье большую партию свиней за границу — как говорится, заодно и Елинский подбросит десять или двенадцать штук. Отправляют клубнику для черновицких ресторанов — к пятнадцати или скольким там корзинам присоединит Елинский и одну свою. А кто руководит всеми этими хозяйственными операциями? Помещик? Какое там! Эконом. Запомни это, зять, на всю жизнь. И поэтому Елинским даже выгодно пригласить на свадьбу Лупула.

— Погодите, погодите, не трещите так много, — остановил Костик тестя. — Выходит, я бежал от политической неволи и попал в другую зависимость — хозяйственную?

— А ты как думал, сынок? На земле нигде нет свободы человеку… Да и на небе будешь зависеть от более праведного, более заслуженного перед богом, чем ты…

— Если человек должен жить только так, то знайте, отец, — Костик впервые так назвал Елинского, — тогда знайте, что я…

Непристойное слово, которое употребил при этом Костик, опустим. Все, что ему объяснил тесть, он понял, одно только неясно: почему у него на свадьбе должен быть осведомитель сигуранцы, этот подлец Лупул?

— А, Траян Лупул! Между нами говоря, человек он неплохой. Только пентюх ужасный. Может, простите на слове, при дамах ковырять пальцем в носу, но как человек ничего.

— Да как же ничего, если он сотрудничает с сигуранцей?

— И что из этого? — добродушно рассмеялся Елинский. — Пусть себе работает на здоровье. Кому это мешает, если все об этом знают и каждый на свой лад остерегается его?

— А я не хочу сидеть за одним столом с доносчиком!

Тогда тесть выложил свой последний аргумент: хочешь ты или не хочешь, а Траян Лупул на свадьбе должен быть! Надо учесть, что само присутствие Лупула среди гостей сигуранца будет расценивать как естественное разрешение на сборище с играми и танцами.

Этим последним аргументом тесть одновременно и убедил и морально убил Костика. Тот согласился позвать Лупула с одной оговоркой:

— Но я лично приглашать его не буду. И не хочу, чтоб Артемизия…

— А это и не требуется! Он и без твоего приглашения придет. Я волновался только, чтобы ты не устроил скандала на свадьбе. А прийти он и сам придет. Он — не гордый.

И вот наступил день и час, когда надо было ехать на свадьбу в Суховерхов. Поповичи, Орыся и Уляныч должны были ехать в одних санях. Впрочем, когда на звон колокольчиков Дарка и папа вышли из дома, в санях, закутанная по самый нос, сидела одна Орыська. А где же Уляныч? Зять, объяснила Орыська, чтобы им было удобнее, по дороге пересел в сани, которые повезли в Суховерхов семью жениха.

Когда все разместились в санях (папа и кучер сидели лицом к лошадям, а Дарка с Орыськой плечами опирались о спины мужчин, которым предстояло защищать их не только от ветра, но и от снега из-под конских копыт), Орыська заговорила шепотом, чтобы не слышал кучер:

— Ты думаешь, Дмитро действительно пересел только для того, чтобы нам было удобнее?

— Думаю — да. А что?

— Он пересел в те сани, потому что ему приятнее, ты слышишь, приятнее ехать со своим мужичьем, чем с нами. Говорю тебе, это главное. Как его ни муштрует Софийка волка все равно в лес тянет. Мажь Федора медом, а Федор все Федор. Софийка только теперь понимает, какую глупость сотворила, но что ж поделаешь? Уже поздно. Зато мне будет наука. Никогда, — проговорила она с непонятной Дарке горячностью, — никогда я не выйду замуж за сына простого мужика!

Дарка, напротив, думала, что пребывание в регате, собственно, не в регате как таковом, а в относительно большом городе, каким, по описанию Орыськи, были Гицы, контакты (хотя бы в гимназии, где Уляныч преподавал математику) с интеллигентными людьми изменили Уляныча к лучшему и он приобрел приличные манеры.

На второй день рождества Поповичей пригласили к Подгорским. Дарка, чтобы развеять свою тоску по Данку, которого ей не удалось там встретить, поскольку он вообще еще не приехал в Веренчанку, весь вечер наблюдала за поведением хозяйского зятя. Оно было безупречным. Непринужденность, с какой он приветствовал гостей, помогая дамам снять верхнюю одежду, галантность, с какой целовал старшим дамам руки, легкость, с какой вводил мужчин в курительную комнату, где их уже ждал зеленый столик, элегантность, с какой заправлял манжеты сорочки в рукава, стиль его анекдотов, сосредоточенное внимание, с которым умел слушать нудного соседа, подбор слов в его речи — все свидетельствовало о том, что Дмитро Уляныч из деревенского парня стал интеллигентом. Правда, в одном Орыська была права на сто процентов: Уляныч не смог и, верно, никогда не сможет духовно порвать со своей мужицкой стихией. И если у Костика тяга к своему носит несколько романтический и болезненный характер, то у Уляныча эта привязанность к своему имеет глубокие и трагические корни.