Призрак в Сети. Мемуары величайшего хакера - Уильям Саймон

Разумеется, я не увидел статью Маркоффа, когда она только была опубликована. Однако этот материал, появившийся на следующий день в New York Times , который был длиннее опуса Маркоффа, напечатанного в этой газете в День независимости 1994 года, – наверняка закрепил в общественном сознании образ Усамы Бен Митника. Маркофф цитировал Кента Уолкера, помощника федерального прокурора из Сан-Франциско. Уолкер сказал, в частности: «[Митник] явно был самым разыскиваемым компьютерным хакером в мире. Есть основания считать, что он заполучил доступ к коммерческим тайнам стоимостью в миллиарды долларов. Он представлял очень большую угрозу».

Когда 4 июля вышла первая статья Маркоффа, меня разыскивали только за нарушение предписаний условно-досрочного освобождения, но эта история оставила у читателей такое впечатление, словно я суперзлодей, который угрожает каждому американцу. Теперь репортаж Маркоффа разжег настоящий пожар по поводу меня во всех остальных СМИ. Обо мне говорили в Dateline, Good Morning America и Бог знает в каких еще крупных телепередачах. Мое фото пестрело по всем новостям на протяжении трех дней.

В общем тоне, характерном для всех этих публикаций, была статья в Time 27 февраля 1995 года. Подзаголовок был такой:

АРЕСТОВАН САМЫЙ РАЗЫСКИВАЕМЫЙ ХАКЕР В АМЕРИКЕ

Новости от моего судебного представителя в Рейли поступали нерадостные. Меня обвиняли в 23 эпизодах незаконного использования денежных средств. 21 эпизод был связан со звонками, сделанными с моего сотового телефона, клонированного на чей-то другой номер. Еще два обвинения связали с обладанием информацией, в частности, пары «электронный серийный номер устройства/телефонный номер», которая могла применяться для такого клонирования устройств. Максимальный возможный приговор составлял 20 лет тюремного заключения за каждый звонок. Понимаете, по 20 лет за звонок !!! В наихудшем случае я рисковал загреметь в тюрьму на 460 лет.

Разумеется, все складывалось кисло, ведь 460 лет – это вам не фунт изюму. Мне никак не удавалось смириться с мыслью о том, что придется провести в тюрьме остаток жизни и у меня не будет шанса прожить жизнь хорошо и с пользой, к тому же не будет возможности провести краткие драгоценные минуты с мамой и бабушкой. Все просто хотели упечь меня в тюрьму за клонирование мобильных номеров (по федеральному законодательству, электронные серийные номера устройств считались конфиденциальной информацией). Кроме того, я действительно нарушил предписания моего условно-досрочного освобождения, наложенные на меня в 1989 году: я взломал голосовую почту Даррелла Сантоса, специалиста службы безопасности Pacific Bell, чтобы заполучить информацию по делу Teltec. Я общался с компьютерными хакерами. Однако 460 лет за эти злодеяния? Они что, уже успели поймать всех военных преступников?

Мне нравилась идея о том, что я мог бы тратить деньги с новой кредитной карточки каждый день и они бы у меня никогда не закончились.

Разумеется, федералы также обнаружили у меня на компьютере клиентскую базу компании Netcom, где более 20 000 номеров кредитных карт, но я даже не пытался пользоваться этими номерами. Ни один государственный обвинитель никогда не смог бы привлечь меня к ответственности по такому делу. Должен признаться, мне нравилась идея о том, что я мог бы тратить деньги с новой кредитной карточки каждый день и они бы у меня никогда не закончились. Однако я никогда не пытался делать другим людям долги. Это было бы нечестно. Моим трофеем была сама копия клиентской базы данных Netcom. Неужели это так сложно понять? Хакеры и геймеры понимают это инстинктивно. Все, кому нравится играть в шахматы, понимают, что в игре достаточно просто победить соперника. Совсем не требуется опустошать его королевство или захватывать добро, чтобы потом сделать из него деньги.

Меня всегда удивлял тот факт, что мои тюремщики не могли прочувствовать то глубокое удовлетворение, которое доставляет состязание с сильным соперником. Иногда мне не удавалось избавиться от мысли, что мои мотивы представлялись им настолько непостижимыми именно потому, что они сами мечтали завладеть всеми этими электронными счетами, но не могли.

Даже Маркофф в своей статье для New York Times признавал, что я определенно действовал не ради наживы. Масштабы того, что я натворил, якобы описывало предложенное читателям утверждение Кента Уолкера о том, что я «предположительно имел доступ к коммерческим тайнам стоимостью в миллиарды долларов». Поскольку я никогда не пользовался этой информацией, ее стоимость была мне безразлична. В чем же заключалась моя вина? В том, что я «предположительно имел доступ»?

Теперь, когда меня поймали, государственные обвинители из нескольких федеральных контор лихорадочно составляли длинные списки счетов, которые хотели мне представить, и преступлений, которые мне собирались вменить. Однако у меня все еще оставались причины надеяться на лучшее. Несмотря на все улики, дело, сшитое властями, переполняли сомнительные детали. Складывались очевидные юридические конфликты, поэтому первым делом нужно было разрешить именно их. Например, Шимми работал секретно, при этом он был наделен полномочиями правительственного агента. Он перехватывал мою информацию, не имея ордера, а это пахло грубыми неправомерными действиями властей. Кроме того, мой адвокат подал ходатайство о том, что официальный ордер на обыск моего жилища был составлен с нарушениями. Если бы суд склонился на мою сторону, все улики, собранные в Северной Каролине, были бы признаны неприменимыми к делу, не только в Рейли, но и где-либо еще.

Для Джона Баулера, молодого и перспективного помощника федерального прокурора, которому поручили мое дело, это был просто подарок судьбы.

Для Джона Баулера, молодого и перспективного помощника федерального прокурора, которому поручили мое дело, это был просто подарок судьбы. Если бы он смог убедить суд в моей виновности по всем эпизодам и судья определил бы мне грандиозный тюремный срок, то одного только внимания СМИ хватило бы, чтобы он начал головокружительную карьеру. Однако реальность была такова, что федеральные директивы для определения меры наказания предписывали, как правило, выносить приговор, основываясь на минимальных убытках, которые несли телефонные компании, когда я делал в их сетях бесплатные мобильные звонки.

После моего первого слушания в суде, когда меня доставили в тюрьму округа Джонстон, расположенную в Смитфилде, штат Северная Каролина, Служба маршалов США обязала тюремщиков упечь меня в то самое место, которого я боялся как огня, – в карцер.

Я отказывался верить, что это вот-вот случится. Я плелся к той двери в кандалах и цепях, не желая делать ни одного шага. Казалось, время остановилось. Я осознавал, что основная причина, по которой оставался в бегах на протяжении последних трех лет, – страх подобного места. Не думал, что смогу перенести еще одну ходку в такую камеру. Теперь же меня вели в карцер охранники, готовые запихать обратно в мой ночной кошмар, и ничего не могло их остановить.

В последний раз, когда я оказался в карцере, – это было в 1988 году – я провел там восемь месяцев, пока из меня не вытянули того, что хотели. Как только я подписал предложенное мне соглашение о признании вины, сразу же перевели в общую камеру. На этот раз власти вновь прятали меня в адскую дыру не потому, что я был опасен для общества или для сокамерников. Это было принуждение, открытое и жестокое. Мне ясно давали понять: все, что от меня требуется, – это согласиться с требованиями обвинителя и отказаться от определенных прав. Хотели, чтобы я отказался от переговоров по телефону с кем бы то ни было, кроме членов семьи и адвоката. После этого меня без проблем выпустили из карцера и перевели в общую камеру.

Очень хотелось бы найти слова и описать то окрыляющее чувство, которое я пережил, войдя в камеру. После того как, прожив несколько лет на свободе, я перенес ужас карцера, мне понадобились все силы, чтобы не потерять этого чувства, когда за моей спиной захлопнулась дверь. Теперь мне предстояло обитать в компании покрытых татуировками и сумасшедших наркодельцов, но то было лучше, чем снова оказаться взаперти.

Многие ошибочно полагают, что компьютерные фрики проводят долгие часы в тесных темных клетках, смотрят в экраны ноутбуков и даже не знают, что сейчас на дворе – день или ночь. Офисному планктону может казаться, что такой образ жизни не особенно отличается от заключения в карцере, но это не так.

Существует огромная разница между тем, как ты проводишь время наедине с собой, и тем, что тебя бросают в отвратительный грязный гроб, без всякого света в конце тоннеля. Тебя контролируют люди, которые прилагают все усилия, чтобы превратить твою жизнь в кошмар. Неважно, насколько ты стремишься адаптироваться к этой ситуации, переосмыслить ее, но пребывание в карцере – это круглосуточный кошмар и угнетение семь дней в неделю. Одиночное заключение часто признается разновидностью пытки. Даже сейчас в ООН ведется работа, направленная на запрет заключения в карцере как бесчеловечной формы наказания.