Ричард Длинные Руки — эрцгерцог - Гай Орловский

— Красота, — пробормотал я, — страшная сила, с годами становится еще страшнее

Она посмотрела с подозрением.

Вы это к чему, сэр Ричард?

— Красота, — сказал я, — недолговечное царствование. А ты о чем подумала?

— Что вы зачем-то умничаете, — ответила она сердито.

— Как зачем? — ответил я рассеянно. — Стараюсь тебе понравиться… Мы ведь для вас, дур, затеваем троянские войны, завоевываем королевства, низвергаем тиранов, восстанавливаем вселенскую справедливость. Ну, а кто не дурак, тот завоевывает и низвергает для себя, но таких мало, а вот дураков… Красота — это королева, которая правит очень недолго. Это я, как ты понимаешь, говорю о дворцах, городах, королевствах…

Фрагмент стены высится посреди просторного зала, пролом широк, пятеро всадников проедут в ряд, не касаясь стременами. В неглубоких нишах тщательно изготовленные фигуры существ, то ли вылеплены из мягкого, как пластилин, мрамора, то ли вырезаны из белого, как алебастр, дерева.

Даже я не назвал бы эти странные фигуры людьми. Неведомый эстет ваял некое подобие зверски утонченных эльфов: худых, костлявых, но полных звериной жажды выжить и победить.

Стена из подчеркнуто разделенных глубокими бороздками блоков, в двух местах выпуклые фигуры коней с непропорционально толстыми ногами и широкими копытами, словно всю жизнь бегают по болотам.

— О том, — сказал я, — что грабить могилы нехорошо, понимали даже в древности. Семирамида, королева Ассирии, выстроивши себе гробницу, написала на ней так: «Кому из царей будет нужда в деньгах, тот пусть разорит эту гробницу и возьмет, сколько надобно». И вот Дарий, был такой король, разорил гробницу, но денег не нашел, а нашел другую надпись, так гласившую: «Дурной ты человек и до денег жадный — иначе не стал бы ты тревожить гробницы мертвых».

— Все-таки грабили? — спросила Боудеррия.

Да, — согласился я, — но то был век варварства и дикости. Все люди на свете были жадными, глупыми и подлыми, так как Иисус Христос еще не родился. Но теперь наступил век просвещения, гуманности, политкорректности! Можем ли мы допустить такую дикость, как раскопки? Безусловно, нет. Как только выберемся отсюда, я подумаю насчет того, чтобы новые нормы гуманности и бережного отношения к захоронениям внести в законы…

— Не как только, — буркнула она, — а если.

— Надо верить, — укорил я.

— Мужчины вообще доверчивы, — сказала она презрительно.

— А я думал, женщины…

— Это женщины пустили такой слух, — мстительно сообщила она, — объяснить зачем?

— Не надо, — ответил я.

В зале нарастает странный холод, я начал ежиться, вздрагивать, поводить плечами, а потом и вовсе едва удерживал недостойную мужчины дрожь, а то вдруг женщина да подумает, что мне страшно. Возможно, надо все-таки брать с собой самца, перед подобными себе если и выпендриваемся, то не так уж и весьма…

Даже статуи в нишах, похоже, жутко мерзнут и пытаются удержать остатки тепла, обхватили себя руками, съежились.

— Как же холодно, — пролязгала она зубами, посмотрела на меня и сразу ощетинилась: — Сэр Ричард, давайте без всяких «согрею»!

— И в мыслях не было, — ответил я честно, но подумал, что могу обидеть, и добавил: — Это было не в мыслях. Ну, ты понимаешь… И, оказывается, ты все-таки что-то да чувствуешь.

— Спасибо, — буркнула она.

— За что?

— За «что-то».

Я ни на что не намекаю, — возразил я. — И под «что-то» имел в виду вообще, а не что-то конкретное… господи, что это?

В глыбе льда отчетливо видно огромное человеческое голо. Лохматый, как горилла, гигант не меньше, чем в два моих роста, широкий и с толстыми, как стволы деревьев, руками и ногами, с массивной головой, приплюснутым носом с вывернутыми ноздрями, застыл в позе Лаокоона, что борется с незримыми змеями.

— Это не огр, — сказала Боудеррия.

— Тебе виднее, — согласился я. — Только не смей разбивать лед. А то у тебя такое заинтересованное лицо…

Она всмотрелась, вздрогнула.

— Лед и так почему-то тает… быстро.

— Тогда побыстрее отсюда!

— Может быть, ему нужна помощь?

— Может, — сказал я уже на ходу, — но рисковать не будем.

Она догнала, сказала с презрением:

— Что за мужчина…

— Вот такой, — согласился я. — Уже не нравлюсь?

— Да вы, сэр Ричард, вообще-то никогда не нравились.

— Почему? — спросил я с обидой.

— Не в моем вкусе, — отрезала она.

— Ну да, я не огр во льду.

— Там не огр!

— Ничего, — крикнул я на бегу, — не отчаивайся, еще встретишь себе пару!

Ход вел вниз, потом пошел подниматься, затем без нсякой причины резко свернул в сторону. Я начал подозревать, что рыли крупные муравьи, это у них муравейник под землей весь в таких извилистых тоннелях, а пещер великое множество, любой муравейник сразу строится на нырост, он никогда не бывает заполнен даже на десятую часть…

Боудеррия шепнула:

— Тихо! Там кто-то есть!

Впереди в небольшом, строго оформленном зале на пьедестале из темного мрамора высится массивный каменный гроб. Крышка тяжелая, вся в барельефах, похоронен кто-то из очень знатных, края почти срослись, в глаза бросается толстый слой пыли и кисея мертвой паутины.

— Ага, — сказал я, — но пусть лежит спокойно. Маг, как я вижу, крышку поднять не сумел.

— А вы?

— Я все сумею, — ответил я со значением в голосе, — но я, как истый гуманист, полон почтения к усопшим.

— Тогда, — сказала она задиристо, — и маг, может быть, даже не пытался?

— Ну да, — буркнул я. — Тогда он сюда вообще не совался…

Каменный гроб страшно блеснул синим огнем, под пьедесталом раздалось грозное рычание. Я отпрыгнул, а над гробом материализовался сверкающий меч с узким сверкающим клинком, старинной формой эфеса и позолоченной рукоятью.

Он моментально опустился с одной стороны, молниеносно облетел вокруг пьедестала с гробом, словно сторожевой пес, и замер в воздухе напротив меня.

Я сосредоточился и посмотрел сперва тепловым, затем запаховым. Меч все так же висит в воздухе, чуть-чуть подрагивает в нетерпении. Словно ждет команды, что вот-вот последует…

Я на всякий случай отступил, Боудеррия тоже отодвинулась, смотрит с непониманием, как я одеревенел, глаза в кучку, рот приоткрылся, как у дурака на базаре, а я безуспешно шарил тепловым взглядом за мечом и даже вокруг, потом запаховым.

Она даже спросила что-то, но я не услышал, тужился изо всех сил, вызывая в себе еще силы, что могли бы увидеть скрытое… однако меч по-прежнему висит в воздухе сам по себе, за рукоять никто не держит.