Среда обитания (cборник) - Сергей Высоцкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Понятно, — сказал Бугаев, теряя сразу всякий интерес и к Блошкиной, и к её жильцам, и к нескладному старому дому.
— Кто же мою книгу украл? — спросила Блошкина и с надеждой посмотрела на Аникина. — Вы милиция. Поискали бы.
— Некогда, некогда, Зинаида Васильевна, — отмахнулся Аникин, устремляясь вслед за Бугаевым к дверям.
— Некогда! — сердито бросила Блошкина. — Я сейчас заявление напишу и принесу к вам в отделение. Будешь искать как миленький.
Идя по шаткому коридору, Бугаев вдруг подумал о том, что не догадался выяснить у старухи ещё одну деталь, и круто развернулся, чуть не сбив семенящую следом Блошкину.
— Бабуся, а никто не съехал от вас в последние дни?
— Господи, твоя воля! — испуганно отшатнулась Блошкина. — С ног ведь, леший, собьешь!
— Ну, так как? Никто не съезжал? — повторил Бугаев.
— Шил один бука два месяца. И съехал как нелюдь, даже не попрощался.
— Когда съехал?
— Когда, когда… Третьего дня съехал. — Старушка засомневалась. — Или четвёртого?
— Днём съехал? — спросил Семен, уже предчувствуя ответ.
— Ночью ему приспичило. Ушёл и записки даже не оставил.
— Не прихрамывал?
Старуха пожала плечами:
— А кто его знает? Я не присматривалась. — Она задумалась. Потом сказала: — Может, и припадал на одну ногу. А может быть, мозоль натёр новыми ботинками. Он, помню, коробку «скороходовскую» выбрасывал.
— Ну и ладно, — сказал Бугаев, успокаиваясь. Он был готов теперь простить Блошкиной всё её представление, потерянную домовую книгу и непрописанных жильцов. — Сядем теперь рядком да поговорим ладком. А то остановились посреди коридора, доски здесь гнилые, того и гляди, рухнем. Ведь рухнем, Зинаида Васильевна?
— Можем, — Блошкина ещё не могла понять, почему это у чернявого милиционера так резко переменилось настроение. — Пойдём опять на веранду, что ли? — поинтересовалась она.
— Зачем на веранду? — весело сказал Бугаев. — Пойдём в ту комнату, где ваш беглец жил. Там вы ещё никого не поселили?
— Нет. Не поселили. Вот тут его комната, рядом с кухней.
Бугаев обернулся. Оказалось, что Аникин стоит как раз перед обитой чёрным дерматином дверью сбежавшего жильца.
— Там не закрыто, — сказала старуха.
Аникин толкнул дверь и пропустил в комнату Бугаева. Следом вошла Блошкина и остановилась у порога как вкопанная.
— Ой! — прошептала она испуганно. — Обокрали! — И схватилась за сердце, готовясь снова упасть в обморок.
— Не надо, Зинаида Васильевна, — проникновенно сказал Бугаев. — Не надо, миленькая. Не падайте. Давайте посидим. — Он взял Блошкину за локоток и усадил на тревожно скрипнувшую, незастеленную кровать. А сам сел на табуретку и огляделся. Комната была небольшая. Кровать, громоздкий, красного дерева платяной шкаф с раскрытыми дверцами, две табуретки, небольшое зеркало.
— Что же у вас украли? — спросил Аникин.
— Как что? — старуха обвела комнату взглядом. Остановилась на шкафу с раскрытыми дверцами. — Из шифоньера всё вынуто. И чемодана Николая Алексеевича нет. Да, и ещё… — она опять огляделась. — Ничего здесь нет. А раньше было.
— А чьи вещи? — поинтересовался Семен.
— Его вещи, но… — Она не нашлась, что сказать, и растерянно посмотрела на Аникина.
Бугаев подумал: «Ты небось надеялась, что жилец неожиданно съехал, а вещи тебе достанутся».
— Значит, пропавшие вещи принадлежали вашему жильцу Николаю Алексеевичу… Как его фамилия?
— Не помню. У меня на фамилии память плохая, — сказала Блошкина. — А вещи его пропали. Мои вот остались, — она потрогала постель, на которой сидела.
— А может быть, он сам эти вещи забрал? — спросил Бугаев.
— Тайком? — догадалась старуха. — Так чего ему таиться? Плату он мне на месяц вперёд отдал?! Да вещи ещё вчера вечером были на месте…
Бугаев прошёлся по комнате, заглянул в открытый шкаф. Всюду было пусто. Только обрывки газет, куски проволоки… «Фантастика, — подумал Семен. — Если это тот самый дядя, то, значит, он остался жив. Но почему тайком?»
Следующие два часа, проведённые в доме Блошкиной, словесный портрет постояльца, нарисованный Зинаидой Васильевной, а главное, упоминание ею о маленьком потёртом чемоданчике с инструментами, в который она однажды из любопытства заглянула, с неоспоримостью свидетельствовали о том, что бабкин постоялец Николай Алексеевич и сбитый на шоссе мужчина — одно и то же лицо.
Блошкина больше не падала в обморок, не хваталась за сердце, не капала себе капли. Почувствовав, что дело серьёзное и от неё многое зависит, Зинаида Васильевна старалась рассказать всё, что знала.
Николай Алексеевич появился у неё в доме в июне. В какой день, Блошкина точно не помнила. Показал он ей свой паспорт, и Блошкина занесла в свою домовую книгу все данные из этого паспорта.
— А как же? — сказала она. — Вдруг у него и денег нет? Поживёт неделю, и ищи ветра в поле. Такие у меня тоже бывали, а по паспорту человека разыскать можно, да и сам он знает, что оприходован.
Блошкина так и сказала: «оприходован». Но вспомнить, что за данные о Николае Алексеевиче она вписала в книгу, старуха не смогла. И фамилию не вспомнила. Постоялец рассказал ей, что работал на Севере, теперь решил обосноваться в Ленинградской области, поближе к городу. «Куплю домик, привезу семью», — говорил он. Человек он спокойный, пил в меру. Раза два-три отсутствовал по неделе. Приезжали к нему и знакомые. Но только мужчины. Женщин в дом не водил, но однажды Блошкина видела Николая Алексеевича выходящим из ресторана «Олень» с молодой девицей. Зинаида Васильевна девицу эту знала, потому что каждый месяц получала из её рук в сберкассе пенсию.
Бугаев поинтересовался друзьями постояльца.
— Серьёзные люди, — сказала Блошкина. — Только помоложе, чем Николай Алексеевич. И знаете… — Она помолчала, словно пыталась поточнее воскресить их в своей памяти. — Другого круга люди. Николай-то Алексеевич — простой мужик. Да и сероват. А эти — нет! И одеты модно.
«Бабка-то умненькая, — думал Бугаев, приглядываясь к Блошкиной. — Разговорилась — теперь и на профессоршу похожа. А ведь как опростилась со своим хозяйством. Прямо шут гороховый».
Криминалист, вызванный майором из управления, взял, где только было можно, отпечатки пальцев, а сам Бугаев, увидев у Блошкиной в углу на веранде большую сетку с пустыми бутылками, поинтересовался, нет ли там принадлежащих Николаю Алексеевичу.
Оказалось, что три большие бутылки из-под портвейна старуха взяла из его комнаты.
Водку же пила Тоська со своим кавалером и тихая Варя Терехова, продавщица из гастронома. Нужные бутылки были осторожно изъяты из сетки и бережно упакованы.
Пока Бугаев занимался всеми этими делами, участковый вышел в сад и подсел к старичку пенсионеру Дмитрию Николаевичу, читавшему потрёпанную книгу. Но ничего путного из этой беседы не получилось. Дмитрий Николаевич недавно пережил инфаркт, говорил с трудом, с большими паузами и почему-то с неохотой. Про хромого бабкиного жильца Дмитрий Николаевич сказал только: «А-а! Этот ворюга… Я с ним и словом не перемолвился».
На вопрос Аникина, почему он считает Николая Алексеевича ворюгой, старик только плечами пожал и долго сидел молча. А когда Аникин уже встал со скамейки, собираясь распрощаться, старик вдруг выпалил:
— Да это с первого взгляда видно. Как Зинаида Васильевна таких типов к себе пускает?
Уже на следующее утро из дактилоскопического хранилища сообщили, что среди многих других «пальчиков», обнаруженных на бутылках и принадлежащих неизвестным лицам, есть отпечатки пальцев Льва Александровича Котлукова, по кличке Бур, много раз судимого за ограбления и в июне нынешнего года вышедшего из колонии и находящегося на административном поселении в Архангельской области.
Свою кличку Котлуков получил за редкое в наши дни умение вскрывать сейфы.
7Осокин пережидал в лесу до полудня. Его то трясло, то било мелкой дрожью от озноба, то бросало в жар, и начинало нещадно колотиться сердце. Он пугался, считал пульс и пугался ещё больше. Ему казалось, что сердце сейчас не выдержит, произойдёт непоправимое. И здесь, в лесу, вдали от людей, ему никто не поможет. Потом он достал из сумки бутылку коньяка, сделал несколько больших глотков прямо из горлышка. Сидел на заднем сиденье расслабившись, безучастно глядя на большого дятла, долбившего сухую ёлку рядом с машиной. «Ну и что? Ну и что? — думал он вяло. — И в тюрьме люди живут. Большой срок мне не дадут, всё-таки человек с незапятнанной репутацией, известный в своём кругу. Возьму хорошего адвоката. Будут общественные защитники… Нет, нет! Правильнее пойти самому в милицию, — остановил себя Осокин. — Нечего паниковать. Самое большее, что мне предъявят, — оставил человека без помощи. Да ведь и в милиции люди, поймут, что от испуга я перестал соображать. А пришёл в себя и сам явился. Сам! — Он все больше и больше успокаивался. — Даже если и судить будут! Совсем не обязательно, что в тюрьму посадят. Сейчас на стройки посылают. Как это у них называется… — Осокин наморщил лоб, вспоминая. — Условно-досрочно-освобождённые… А могут присудить платить по месту службы… — И тут его словно током ударило — он почувствовал, как всё тело покрылось испариной. — Зимой у него защита! Защита на соискание учёной степени доктора экономических наук. Соискатель — условно-досрочно-освобождённый Борис Дмитриевич Осокин? Абракадабра! А представление на заслуженного работника культуры, которое послали в исполком? Тоже псу под хвост? — Он вздохнул. — Другое хуже. Если у этого человека семья, маленькие дети — меня заставят платить пенсию до самого их совершеннолетия. Или старушка мать…» Он вдруг очень ярко, словно наяву, представил кладбище и могилу, в которую опускали гроб со сбитым человеком. И скорбные глаза старухи матери увидел, и испуганных молчаливых детей. «А я о своей защите, о докторской! — почти с ненавистью к себе подумал Борис Дмитриевич. — Виноват — и отвечать буду, и платить…»