Илион. Город и страна троянцев. Том 2 - Генрих Шлиман

Доводы профессора Макса Мюллера ведут нас в более возвышенную область рассуждений. Может быть, нет никакой альтернативы гипотезе, согласно которой европейские варвары привезли с собой из Азии нефрит, найденный археологами. Однако с первого взгляда само это объяснение кажется неправдоподобным. Наших европейских праотцев, бедных странников, бросало по такому океану пустынь, лесов, пустошей, оледенелых гор и сгорающих от жара равнин, что можно представить себе, как их, словно на берег, выбросило на безлюдные окраины мира без единого следа того сходства, которое было между ними, когда они только начинали свой страшный путь. И то, что у этих арийцев, как бы носившихся по воле волн, когда они пришли в себя от остолбенелого изумления при виде той странной земли, на которой наконец они остановили свой ход, в руках оказался нефритовый топор или драгоценность, которую они ценили как амулет – будь то против землетрясений или болезней – в сердце знойной Азии, несомненно, кажется столь же абсолютно невозможным, как если бы у ребенка, который утонул у Тэй-Бридж, когда его вынесло на берег, оказалась бы в руках игрушка, с которой он играл в тот момент, когда его затянуло в бездну. Профессор Мюллер готов был признать, что это невозможно – если бы еще более невозможное явление не оказалось возможным. Язык развивается благодаря окружающей среде. Нет такой окружающей среды, которая была бы более несхожа, чем та, что окружала индоевропейцев, когда они еще были азиатами и когда они стали европейцами. Когда они шли от первого своего местожительства к последнему, то все должно было склонять их к тому, чтобы забыть свой ранний язык и приспособить свой разговор к новой речи. Следовало ожидать, что постепенно сначала пропадет одно выражение, один тон, потом другой – пока от старого языка не останется ничего. Но напротив, они принесли с собой свой словарь почти нетронутым всюду, куда бы ни забрасывала их судьба в этом широком мире. Они так заботились о том, чтобы не утратить ничего, что, хотя все звало к переменам, столь хрупкая вещь, как ударение на нескольких числительных, воспротивилась гению аттической, ионийской и дорийской речи – гению, который казался непобедимым. Если они могли перенести свою арийскую речь на берега Роны, то еще легче они могли, убеждает нас профессор Мюллер, привезти с собой несколько кусков камня. Столь же легко, мог бы сказать он, могли они привезти с собой тот неопределенный инстинкт и религию, которые сделали эти куски камня столь драгоценными в их глазах. Профессор привел нас к обширному полю для размышлений. Пересекая его, мы чувствуем себя людьми-мозаиками: мы и все, что принадлежит нам, все – центоны и компиляции мертвого прошлого, которое живет и дышит в нас. В одном отношении профессор Мюллер, отражая довод о предполагаемой невозможности перевозки нефрита более чем равной гипотетической невозможностью переноса языка, даже слишком убедителен. В случае, о котором мы говорим, перевезен был нефрит, однако имя нефрита, как говорит нам сам профессор, перевезено не было. Если необходимо было еще какое-то добавление ко многим физическим, историческим и философским тайнам этого странного минерала, то вот оно».

«Нефрит

Издателю «Таймс»

19 января 1880 года

Сэр! Весьма любопытно было прочесть в передовице «Таймс» за четверг, что у древних не было отдельного названия нефрита; это подтверждается также и в отношении китайцев. Они называли его Yuh, или «драгоценность», и классифицировали различные известные им разновидности нефрита на семьдесят семь категорий, но для самого минерала отдельного общего названия у них не было. Однако в отличие от любителей нефрита в других странах они по меньшей мере пытались объяснить, почему люди, говоря словами передовицы «Таймс», «жаждали обладать» и «почитали» этот камень. Согласно прославленному философу Гуань Чжуну, который писал в VII веке до н. э., созерцание куска нефрита открывает для глаз истинного китайца целую панораму поэтических видений. В нем он видит девять высочайших совершенств человечества. Сияющая гладкость нефрита – это символ благожелательности; в его блестящей полировке он созерцает эмблему знания; в его несгибаемой прочности – праведность; в его скромной безобидности – добрые дела; в его редкости и безупречности – непорочность; в его неразрушимости – терпение; в том, как нефрит показывает все свои недостатки, видна непосредственность; в том, что, несмотря на свою исключительную красоту, он переходит из рук в руки, не загрязнив себя, – нравственное поведение; и в том, что, когда по нему ударяют, он дает ноту, которая резко и ясно звучит на расстоянии, заключена музыка. «Именно поэтому, – заключает философ, – люди и считают этот камень самым драгоценным, и именно это заставляет их видеть в нем прорицателя суждений, амулет и счастливое предзнаменование».

Другие философы, которые погружались в тайны бытия этого загадочного минерала, утверждали, что он – не что иное, как суть неба и земли. Отсюда и его особое право на почитание и его якобы сила в качестве оберега. Нас не должно удивлять, что то почитание, которым пользуется нефрит в Китае, основывается на не более прочном фундаменте, нежели видения мистиков. Разве большинство тех поверий, которые сковывают людей, не основаны на снах?

Остаюсь, сэр, Вашим покорным слугой

80

Helbig W. Op. cit. S. 17, 101.

81

См. статью г-на Оуэна Стэнли (Stanley) в Archaeological Journal.

82

См.: Кн. 1. С. 401.

83

Х л е н а – теплый широкий плащ, верхняя одежда.

84

II. XXIV. 228–237.

85

Г-н Гладстон высказал остроумное предположение, по которому эти золотые диадемы (рис. 685 и 687) должны быть идентичны по форме той, которую Андромаха сорвала с головы, погрузившись в горе после гибели Гектора; порядок слов заставляет полагать, что украшение носили поверх головной повязки (κρὴδεμνον):

Спала с нее и далеко рассыпалась пышная повязь,Ленты, прозрачная сеть и прекрасноплетеные тесмы;Спал и покров, блистательный дар золотой Афродиты…

(Il. XXII. 468–470)

86

Helbiq V. Sopra il Trattamento della Capellatura e della Barba all' epoca Omerica. Roma, 1880.

87

Профессор Вирхов заметил мне, что на мексиканских золотых украшениях можно видеть зернь такой же степени тонкости.

88

Был в нем и кубок прекрасный: никто из мужей у ПелидаЧерного не пил вина из него; никому из богов имОн не творил возлияний, кроме молниеносного Зевса.

(Il. XVI. 225–227)

Однако здесь мы не видим, чтобы Ахилл сам пил из этого кубка после возлияния. Мы обязаны г-ну Д.У. Локхарту за следующий рассказ о китайском бронзовом сосуде с двумя носиками, использовавшемся похожим образом в китайских храмах и представленном на рис. 774: «В Китае используется сосуд практически той же формы, но с длинными ушками, так что они выступают примерно на дюйм выше чаши. Чаша стоит на трех ножках и фактически является треножником. Такие чаши используются в храмах, особенно в храмах предков в настоящей китайской религии, где совершают приношения манам предков. Чаши наполняют вином и ставят на алтарь перед часовней идолов или перед табличками предков; затем вино отчасти пьют из нее, отчасти выливают, как возлияние». Такие сосуды используют парами, и наш рисунок сделан с одного сосуда из пары в собрании г-на Локхарта. Он отлит из бронзы, длиной 6 и высотой 61/2 дюйма (включая ножки). Ширина составляет 2 дюйма между вертикальными «ушками» и 23/8 дюйма в самой широкой части. Ручка только одна. Г-н Локхарт обращает особое внимание на «ключевой» орнамент вокруг чаши, который так хорошо известен в чистейшем греческом искусстве – как знак китайского влияния на искусство Западной Азии и Европы. Г-н Локхарт также читает китайские иероглифы на некоторых троянских пряслицах. Я глубоко обязан г-ну Локхарту за то, что он от чистого сердца предложил эту интересную параллель к одному из наиболее поразительных и уникальных предметов из обнаруженных мною в Трое.

89

См.: Schliemann H. Mycenae. P. 232, 233, № 340–343.

90

См.: Schliemann H. Mycenae. P. 328, 329.

91

Причина этого соединения будет сейчас разъяснена.

92

Два самых больших весят соответственно чуть больше и чуть меньше 6 унций, и другие четыре – чуть больше 51/2 тройской унции. Грамм равен 15,43235 грана; то есть чуть меньше 151/2 грана.

93

Первые быстрым возницам богатые бега наградыОн предложил: в рукодельях искусная дева младая,Медный, ушатый с боков, двадцатидвухмерный треножникПервому дар; кобылица второму шестигодовая,Неукрощенная, гордая, в недрах носящая меска;Третьему мздою – не бывший в огне умывальник прекрасный,Новый еще, сребровидный, четыре вмещающий меры;Мздою четвертому золота два предложил он таланта;Пятому новый, не бывший в огне фиал двусторонний.

(II. XXIII. 262–270)