Под знаком змеи.Клеопатра - Зигфрид Обермайер

— Как нам быть с большими кораблями? Канал ведь очень узкий, он годится только для маленьких узких лодок…

Царица кивнула одному из своих советников, человеку дельному и опытному, который, очевидно, был родом из Египта и по старинному обычаю носил свои письменные принадлежности на поясе.

— Очень просто, — сказал он на грубом греческом. — Мы разберем корабли и с помощью мулов на повозках доставим их на берег.

— Но ведь для этого потребуется довольно много времени, — возразил кто-то.

Советник покачал головой:

— Конечно, время потребуется, но не очень много. Мы ведь достаточно далеко сможем проплыть по Нилу и его каналам, так что путь по суше составит всего Сто шестьдесят стадий — с учетом всех возможных отклонений.

По залу пронесся тихий недоверчивый ропот, но царица намеренно не обратила на него внимания. Уже уходя, она сказала мне:

— Твой слуга Салмо просит меня об отставке. Уладьте все это между собой, и на будущее — я не хотела бы, чтобы меня беспокоили по подобным пустякам. Лучше позаботься об императоре. Вот уже несколько дней его не видно.

— Хорошо, царица.

Антоний не стал возвращаться в свой Тимоний. После того как отпраздновали дни рождения обоих принцев, он вновь перебрался в старый царский дворец. В то время как Клеопатра делала все для спасения своего трона и династии, император только жаловался на неблагодарность своих друзей — да и всего мира.

Теперь, когда царица поручила мне присматривать за ним, мне стало интересно, каким видит он свое будущее.

Итак, я отправился в старый дворец Птолемея Авлета, у ворот которого стояли на страже верные преторианцы.

— Император приказал не беспокоить его!

— Скажи ему, что Олимп принес послание от царицы.

Император обедал и жестом пригласил меня принять

участие в его обильной трапезе. Все его общество составляли молчаливый Луцилий и личный раб Эрос — поговаривали, что он, возможно, был также его любовником.

От прежнего императора осталась лишь тень, Лицо его со следами пороков похоже было на обвисший мешок, на сдувшийся рыбий пузырь, глаза опухли и покраснели, жирно блестевший рот казался совсем маленьким, а двойной подбородок стал еще больше. Стол ломился от всевозможных яств, по которым жадно блуждал его мутный взгляд.

— Кое-что здесь я еще не попробовал: цесарку, зажаренную в меду, перепела, фаршированного финиками, и, может быть, еще грудку журавля в соленой корочке — я только что где-то ее видел…

Он взглянул на меня и мрачно засмеялся:

— Видишь, Олимп, что теперь для меня важно? Не то, где сейчас войска Октавия, и не то, кто меня предал и покинул и удастся ли заполучить новых союзников, — нет, ничто из этого меня больше не волнует.

Он опустошил свой серебряный кубок и протянул его Эросу, тот сразу же вновь его наполнил. Антоний громко икнул и снова выпил, затем взял со стола часть какой-то птицы и набил рот. Он вел себя как варвар, видимо, желая показать, как мало заботят его сейчас хорошие манеры. С набитым ртом, из которого иногда выпадали кусочки мяса, он продолжал:

— Все пропало, Олимп. После Акциума наше дело уже проиграно, но мне понадобилось некоторое время, чтобы понять это. Царица противится этому, я понимаю, она делает все, чтобы спасти себя, своих детей, свой трон и, может быть, даже меня, но все ее старания напрасны. Боги против нас, и нам некуда больше деться.

— Но ты мог бы еще бежать, император! Ведь у тебя остались преторианцы и еще несколько верных тебе легионов…

Он засмеялся и покачал головой.

— Надолго ли? Как только здесь появится Октавий, они перейдут на его сторону. Гай Октавий — это будущее, а я лишь прошлое.

Он снова жадно припал к кубку, так что вино потекло у него по подбородку.

— Осталось только распустить «Общество неподражаемых» и переименовать его в «Товарищество смерти». Теперь это будет более подходящим, не так ли?

Он так громко засмеялся своей идее, что подавился, закашлялся и, задыхаясь, стал жадно ловить воздух.

Да, подумал я с состраданием, ты действительно умирающий, ты сам себя приговорил. Удивительно, но немногие оставшиеся с ним друзья восприняли это переименование всерьез, и те, кто раньше назывались «неподражаемыми», теперь гордо именовали себя с мрачным юмором «товарищами по смерти».

Это вполне соответствовало нерешительному характеру Антония, ударявшемуся в мальчишество, вместо того чтобы искать выход из этой угрожающей ситуации.

Впрочем, замечу наперед, что и сложные, требующие много времени, денег и сил планы и приготовления царицы также ни к чему не привели и в конце концов все оказалось напрасным.

План с кораблями вначале удался. После долгих стараний они стояли в маленькой гавани Героонполе готовые к отплытию. Но тут появился шейх пустыни Малх, которого называли «царем набатеев». Его воины разграбили и подожгли флот — и это в благодарность за то, что когда-то царица заступилась за него и помешала Ироду пойти войной на набатеев.

Только позже выяснилось, что это не было просто случайностью. Малха подговорил Дидий, проконсул Сирии и Киликии, чтобы таким образом предстать в лучшем свете перед приближающимся Октавием. Конечно, раньше Дидий также был сторонником императора, именно ему он был обязан своей должностью. Однако так как он хотел сохранить ее, то предусмотрительно решил преподнести Октавию в подарок сгоревший флот египетской царицы. В конце концов, для честолюбивого Малха это тоже плохо кончилось, потому что царица подослала к нему убийц еще прежде, чем он смог насладиться плодами своего деяния.

И еще один человек угодил меж двух огней в этом споре сильнейших. Я имею в виду словоохотливого красавца Алекса. Как я уже сказал, он отправился с поручением от Антония и Клеопатры к Ироду в Иерусалим, чтобы отговорить его от измены. Позже стало понятно, почему он так обрадовался этому поручению. Алекс также давно намеревался перейти на сторону Октавия, но не мог решить, каким образом.

В Иерусалиме он рассказал царю Ироду о своих планах, красноречиво и доходчиво объяснил, что в глубине души он давно уже порвал с императором и является сторонником Октавия. Ирод сделал вид, что удивлен и обрадован, пообещал представить его Октавию и даже взял с собой, отправившись на Родос, где Октавий остановился весной.

О том, что затем произошло, я узнал от нескольких свидетелей, так что здесь не может быть речи о выдумках или предположениях.

Октавий утвердил Ирода в должности клиентального правителя Римской империи, но это вовсе не означало, что он будет так же благосклонен и к Алексу. Он критически осмотрел этого элегантно одетого, превосходно причесанного и скромно держащегося молодого человека и сразу вспомнил о том, что было известно всему миру и против чего не смог возразить даже ловкий Алекс: именно он в свое время уговаривал Антония развестись с Октавией и советовал ему соединить свою жизнь с Клеопатрой.

Так что Октавий сказал своему просителю прямо в лицо:

— Я могу простить все, но только не страдания моей бедной сестры Октавии, которую ты лишил мужа и обрек на жизнь в одиночестве. Ты все сделал, чтобы соединить Антония и Клеопатру, и ты умрешь вместе с ними!

Ни мольбы, ни страстные просьбы не помогли, и Алекса отправили в темницу. Ирод также оставил его, не желая портить отношения с Октавием. Согласно приговору, Алекса должны были с Родоса отвезти в его родную Лаодикею, там публично объявить о его предательстве, затем высечь и отрубить голову.

Бедный Алекс по-другому представлял возвращение в свой родной город. Но приговор был приведен в исполнение, и Алекс перед своими согражданами, собравшимися на рыночной площади, был обвинен в измене народу и сенату Рима. Затем палач подвесил его к столбу, сорвал его крат сивую одежду и отсчитал сорок ударов кнутом, после чего прекрасный Алекс превратился в какой-то жалкий стонущий кусок мяса. Обнаженный и истекающий кровью, он походил скорее на барана, с которого содрали кожу, чем на человека. Двумя сильными ударами палач отрубил ему голову, а затем тело его было сожжено, и пепел развеян над морем.

Я искренне жалел его, ведь он был вовсе не таким уж злодеем, а просто, как и многие другие, человеком, который всегда старался получить лучший кусок от пирога.

Может показаться, что со времени моего возвращения я совсем не вспоминал о своей семье и сыне, но это вовсе не так. Впрочем, об Аспазии я больше не заботился, потому что теперь она была женой другого человека и каждая встреча с ней вызывала только досаду и раздражение.

Однако я навещал ее мать, которая воспитывала Герофила и с которой у меня всегда сохранялись хорошие отношения. Деметра радовалась каждому моему приходу и рассказывала много хорошего о моем сыне. В январе ему исполнялось восемь лет, и по этому случаю я решил пригласить его в Брухейон.