Легенды Приграничья (сборник) - Бертрам Чандлер

Так что мы разложили свои спальные мешки, они были в багаже у Стрессора, на жесткой скале и уселись на них.

Халворсен заговорил первым, с долгими паузами для перевода. Он рассказывал о своей скромной молодости сантехника, о том, как изобрел первый действительно работающий туалет для невесомости, который принес ему славу — а это и есть слава, когда ваше имя разлетается по Галактике на каждом корабле — и богатство. Он говорил о сложностях работы с финансами, о проблемах производства. Он говорил об Обществе его имени, о том, что ему предстоит сделать реальный вклад в знания человечества.

Моя очередь была следующей. Я говорил о мирах, которые видел, о людях, с которыми встречался, о жизни в космических кораблях. Если бы здесь не было Леоны, я, может быть, рассказал бы о женщинах, которых знал.

Когда Леона рассказывала свою историю, уже стемнело, и в черном небе сияли редкие, тусклые звезды. Было темно и холодно, и Стрессор достал из своего багажа эффективный маленький обогреватель, расположив его так, чтобы мы все получали хоть немного тепла. Он также приготовил чай, и мы с благодарностью потягивали горячую жидкость. Допив чашку, старый философ прошипел агенту несколько слов, повернулся и исчез в пещере.

— Он, — сказал нам Стрессор, — будет говорить утром.

После не очень удовлетворительного ужина мы забрались в спальные мешки и попытались заснуть; как Леоне, так и мне не нравилось присутствие нашего работодателя и огромных ящериц.

Пришло утро; солнечный свет упал на наши лица, будто ударил.

Довольно долго я находился в замешательстве; мне казалось, что я просыпаюсь после пьяного дебоша и сплю в какой-нибудь канаве в порту Форлон. Открыв глаза, я увидел рыжие скалы, ясное небо. Увидел, как Леона выбирается из кокона своего мешка, все еще аккуратная и прибранная, несмотря на примитивные условия, в которых мы спали. Я увидел, как Халворсен потягивается и зевает и выглядит, на данный момент, не как мудрая старая обезьяна, а как исключительно тупая. Увидел Стрессора и трех других стреенцев, которые нас везли, вылезающих из углубления в камнях, где они спали, свернувшись, как настоящие ящерицы.

Леона прошла к нашему мешку с припасами, достала очищающую бумагу, расческу и зеркало, и прошла за угол скалы. Пока ее не было, я занимался нашей переносной печкой, чаем и саморазогревающимися консервами. Стреенцы смотрели с интересом, но без зависти. Наша пища для них неприемлема, и, поскольку они являлись рептилиями, то могли неделями обходиться без пищи. Но все равно, поскольку они пристрастились к чаю, их широкие ноздри затрепетали, когда листья залили водой.

Халворсен выбрался из своего мешка и прошелся в противоположном от Леоны направлении. Стрессор заметил:

— Это одна из тех вещей, которые у нас общие с вами, землянами — стремление иногда уединиться.

Я не был в философском настроении и кратко пробурчал согласие. Я давно был знаком со Стрессором и знал, что при минимальном поощрении он может прочитать длинную и скучную лекцию о средствах оздоровления в различных частях Галактики, всю информацию, полученную из лент и книг, привезенных в этот мир кораблями флота Приграничья.

В пещере послышался царапающий звук. Вылез старый Оссан, похожий скорее на динозавра, который должен был вымереть миллион лет назад, чем на мыслителя своего мира.

Он сказал:

— Я чувствую запах чая.

— Но он же не говорит по-английски! — воскликнул я.

— Говорит, — сказал Стрессор, — когда захочет. Это один из таких случаев.

— Дайте мне чаю, — потребовал древний стреенец.

Я налил ему чашку. Он взял ее когтями и выпил одним глотком, хотя чай был чуть ли не кипящим. Он протянул ее мне, чтобы я наполнил ее снова. Он выхлебывал уже третью чашку, когда вернулись Халворсен и Леона.

— Я готов говорить, — сказал он. — Слушайте внимательно. Вы не найдете того, что ищете, в Приграничье. Ваш Ключ не здесь. На север вы должны лететь, и снова на север, к северу от Центра. Там, я думаю, вы найдете Ключ. Я прошу следующее — вы дадите мне знать, что это такое, что вы найдете. Перед тем, как умереть, я узнаю, верна ли моя теория.

— В чем состоит ваша теория? — спросил Халворсен.

Оссан молчал.

— Мы скромные существа, — сказал Стрессор, — но у нас есть своя гордость. Мы надеемся, что теория Оссана неверна. Мы надеемся, что вы сможете доказать, что она неверна.

И это все, что удалось вытянуть из них. Здесь имело место какое-то табу — но что это было, мы не могли определить. Подкупать было бесполезно, и мы были не в таком положении, чтобы угрожать, даже если бы мы оказались настолько тупыми, чтобы игнорировать закон Федерации. Поэтому мы распрощались — без всякого сожаления со стороны Леоны и меня — и позволили нашим скакунам отвезти нас обратно к кораблю.

Я горько проклинал злого демона Халворсена — демона, который гнал его в поисках знания так далеко и так быстро. Мы проскакивали солнце за солнцем, мир за миром, планеты, которые мы раньше никогда не видели и, может быть, никогда не увидим снова. Корабль вонял горячим маслом и металлом и объединенным запахом наших тел , хотя кондиционирование на корабле работало эффективно. Ни в одном космопорту мы не останавливались дольше, чем нужно, чтобы восполнить наши запасы. Если бы Халворсен не был заядлым курильщиком, сомневаюсь, что мы останавливались бы вообще — потому что «Звездная Девушка» была кораблем на полном самообеспечении.

Для Леоны и меня эта поездка должна была бы стать медовым месяцем, но это было не так. Нас слишком тащило вперед, как и корабль, и как всех в нем. Характеры у нас начинали портиться, мы уже рявкали друг на друга. Я забросил стандарт аккуратности, на котором всегда настаивала Леона, и это ухудшило дело до такой степени, что промашки я делал уже намеренно, а не случайно.

И так мы неслись через Галактику, по «северной» поверхности огромной линзы. Наконец, мы приземлились на Полярии, мире, таком же бледном и голом, как любой из миров Приграничья, мире, в котором едва заселенное северное полушарие всегда смотрело в бесконечную ночь. Но не пустота неба сделала это полушарие непопулярным — потому что ночное небо было далеко не пустым. Оно жило меняющимися, переплетающимися формами, потоками и разводами холодного пламени. Это было красиво — и пугало. Этим можно было восхищаться, восторгаться — но не жить рядом. Это можно было объяснить научно, но, несмотря на научные объяснения, оно все равно вызывало ощущение суеверного ужаса.