Конан Бессмертный - Роберт Говард

Миновав пролом в зеленой стене, Эмерик заметил на улицах людей. Никто не окликнул их, когда они выехали на широкий тракт, никто даже не взглянул им вслед. Вблизи, под угасающим солнцем, обветшание сделалось еще более очевидным. Улицы там и тут поросли травой, пробивавшейся сквозь разломы в мостовой, поросли травой и площади. Дороги и дворы усыпал слой хлама и песка. Там и тут на месте рухнувших домов были разбиты огороды.

Купола выцвели и растрескались, дверные проемы зияли пустотой. Эмерик узрел единственный уцелевший шпиль, венчавший круглую красную башню на юго-восточной оконечности города. Она сияла среди руин. Эмерик указал на нее рукой.

— Почему эта башня лучше сохранилась, чем прочие? — удивился он.

Побледневшая Лисса, вся дрожа, перехватила его руку.

— Не спрашивай об этом! — прошептала она торопливо,— Не смотри, не смей даже думать о ней!

Эмерик нахмурился. Неприкрытый страх девушки каким-то образом изменил его восприятие таинственной башни. Теперь она представлялась головой алой змеи, вздымающейся среди запустения и развалин. Рой черных точек — это были летучие мыши — вылетел из высоких черных окон.

Молодой аквилонец с опаской огляделся по сторонам. В конце концов, с чего он взял, что газальцы отнесутся к нему дружески? Он смотрел, как неспешно идут по улице люди. Когда они останавливались взглянуть на него, по коже у него почему-то бежали мурашки. Лица мужчин и женщин были красивы, а взгляды ласковы, но интерес их казался таким небрежным, таким расплывчатым и безличным... Они даже не пытались подойти ближе, заговорить с ним. Точно им не в диковинку было видеть на улицах города вооруженных всадников из пустыни! Однако Эмерик точно знал, что это не так, и от равнодушия, с которым приняли его появление газальцы, ему делалось не по себе.

Лисса обратилась к ним, взяв Эмерика за руку, точно привязчивый ребенок.

— Это Эмерик из Аквилонии, он спас меня от чернокожих бандитов и привез домой.

Вежливый приветственный шепоток донесся до него, и несколько человек приблизились, протягивая руку. Эмерику никогда прежде не доводилось видеть таких невыразительных благожелательных лиц. Глаза у этих людей были ласковыми и нежными, не знающими ни страха, ни удивления, но не как у тупых быков, а скорее, как у людей, погруженных в видения.

Взгляды их создавали ощущение нереальности; он почти не слышал, что ему говорят. Эмерик не мог понять, что за странности творятся вокруг, что это за грезящие люди-тени скользят задумчиво в развалинах древнего города. Лотосовый рай иллюзий? Но зловещая алая башня не давала ему покоя.

Какой-то мужчина, совершенно седой, но без единой морщины, заметил:

— Аквилония? Мы слышали, на вас напали... король Брагор Немедийский, если не ошибаюсь. Чем окончилась война?

— Мы победили,— отозвался Эмерик коротко, пытаясь сдержать дрожь. Девять веков прошло с той поры, как Бра-гор двинул своих копейщиков на Аквилонию.

Мужчина ни о чем больше не спрашивал; люди разошлись, и Лисса потянула его за рукав. В мире грез и иллюзий она была единственным, что возвращало его к реальности. Она не была видением, тело ее было нежным и сладким, как мед и сливки.

— Пойдем,— сказала она,— нам нужно поесть и отдохнуть.

— А все эти люди? — удивился он,— Разве ты не собираешься рассказать им, что случилось с тобой?

— Они не станут слушать,— отозвалась Лисса,— Разве что мгновение. Послушают, а затем двинутся прочь. Они едва ли заметили даже, что я уходила. Пойдем!

Эмерик завел лошадь и верблюда в закрытый дворик, где росла высокая трава, а из разбитого мраморного фонтанчика струилась вода. Там он привязал животных, а сам двинулся следом за Лиссой. Она взяла его за руку и повела через двор, в сводчатый проход. Наступила ночь. В небе гроздьями висели звезды, обрамляя щербатые бельведеры.

Лисса вела его через анфиладу темных комнат с уверенностью, говорившей о давней привычке. Эмерик ощупью шел за ней, не выпуская ладошки девушки. Приключение это с каждым мгновением нравилось ему все меньше. Запах пыли и тлена витал в густой тьме. Ноги его ступали то по разбитым плиткам, то по вытертым коврам. Свободной рукой он касался дверных проемов, украшенных лепниной и резьбой. Затем сквозь полуразрушенную крышу блеснули звезды, и он увидел, что находится в просторном зале, с истлевшими гобеленами на стенах. Они чуть слышно шуршали на ветру, точно ведьмы шептались в тени, и от их шепота у него мурашки бежали по коже.

Затем они оказались в комнате, тускло освещенной струившимся в окна светом звезд, и Лисса отпустила его руку. В темноте он не мог видеть, что она делает, но вдруг в комнате стало светлее: девушка держала стеклянный шар, окруженный янтарным сиянием. Она поставила светильник на мраморный стол и жестом указала Эмерику на ложе, где ворохом были свалены шелка. Порывшись где-то в углу, она извлекла кувшин золотистого вина и блюдо с едой. Там нашлись финики, но прочие фрукты и овощи, бледные и безвкусные, были Эмерику незнакомы. Вино оказалось приятным на вкус, но пьянило не больше, чем ключевая вода.

Опустившись на мраморный табурет напротив него, Лисса рассеянно принялась за еду.

— Что за странное место? — спросил ее наконец Эмерик,— В тебе есть что-то от этих людей, но в то же время ты совсем не такая, как они.

— Они говорят, я похожа на наших предков,— отозвалась Лисса,— Давным-давно они пришли в пустыню и возвели этот город на месте оазиса с множеством источников. Камень для строительства они взяли с развалин еще более древнего поселения. И лишь Красная Башня...— она невольно понизила голос,— только башня сохранилась с тех времен. Она была пуста... тогда.

Предки наши, газали, некогда обитали на юге Кофа. Они славились мудростью и ученостью. Но они стремились восстановить культ Митры, давно забытый кофийцами, и король изгнал их из страны. Они отправились на юг — жрецы, ученые и учителя, а с ними и их рабы шемиты.

Они возвели Газаль посреди пустыни, но рабы вскоре взбунтовались и бежали, смешавшись с дикими племенами кочевников. С ними здесь хорошо обращались, однако до них дошли странные вести, и, получив их, они, подобно безумцам, устремились в пустыню.

А мой народ остался. Они учились добывать пищу и питье из того, что было под рукой. Знания стали их единственным спасением, ибо, когда рабы бежали, они увели с собой всех до единого верблюдов, ослов и лошадей, и всякие сношения с внешним миром оказались прерваны. В Газале есть целые залы, полные карт, книг и летописей, но все они устарели по меньшей мере на девять веков, когда предки наши покинули Коф. И никогда с тех пор нога чужестранца не ступала на улицы Газаля. И люди словно стали таять. Они грезят и настолько погружены в себя, что утратили все человеческие страсти и устремления. Город рушится на глазах, но никто и пальцем не шевельнет, чтобы поправить хоть что-то. Ужас...— Она запнулась и вздрогнула.— И когда ужас пришел, они не могли ни воспротивиться, ни обратиться в бегство.