Миры Роберта Хайнлайна. Книга 2 - Роберт Хайнлайн

Пожалуй, хорошо, что мы спешили. С левой стороны дул сильный ветер и замерзал левый бок, несмотря на все усилия отопительной системы «Оскара», а идти становилось опасно для жизни, в любой момент могло унести неизвестно куда. Я решил, что наш вынужденный марш-бросок по Луне был намного безопаснее, чем падение в этот «снег». Интересно, разобьется ли человек о него сразу или сможет еще бороться после того, как скафандр замерзнет и разлетится в клочья?

Помимо ветра и отсутствия ограждения опасность представляли собой еще и снующие взад-вперед червелицые в скафандрах. Бегали они в два раза быстрее нас, а дорогу уступали так же охотно, как собака уступает кость. Даже Тощий выделывал кренделя ногами, я же три раза чуть не свалился.

Дорога перешла в туннель, футов через десять ее перекрывала панель, которая при нашем приближении отъехала в сторону. Двадцатью футами ниже мы увидели еще одну, она тоже отошла в сторону, а потом закрылась. Таких дверей нам встретилось на пути около двух десятков, они были устроены по принципу быстро закрывающихся клапанов, и давление после каждой из них несколько возрастало. Что их приводило в действие, я не видел, хотя туннель освещался мерцающим светом. Наконец мы прошли через воздушный шлюз, двери которого оставались открытыми благодаря действию давления, и очутились в огромном помещении, где нас ждал Червелицый. Тот самый, решил я, потому что он заговорил по-английски:

— За мной! — услышал я сквозь шлем. Но определить точно, тот это был червелицый или не тот, я не мог, потому что их вокруг стояло много. А мне легче было бы отличить одного кабана-бородавочника от другого, чем их друг от друга.

Червелицый спешил. Скафандра на нем не было, и я испытал облегчение, когда он отвернулся. Так я не видел его жуткого рта. Но облегчение было весьма относительным, поскольку теперь я созерцал его третий глаз.

Поспевать за ним оказалось нелегко. Он провел нас по коридору, затем сквозь еще одни массивные двойные открытые двери и наконец внезапно остановился перед отверстием в полу, смахивающим на канализационный люк.

— Раздеть! — приказал он.

Толстяк и Тощий скинули шлемы, так что я понял, что этим воздухом можно дышать, но я совсем не хотел вылезать из «Оскара», коль скоро рядом находился Червелицый. Толстяк отстегнул мой шлем.

— Скидывай эту шкуру, малый, да поживей! Тощий расстегнул мой пояс, и они быстро содрали с меня скафандр, невзирая на сопротивление. Червелицый ждал. Как только меня вытащили из «Оскара», он показал на отверстие.

— Вниз!

Меня передернуло, дыра казалась глубокой, как колодец, но еще менее привлекательной.

— Вниз! — повторил он. — Быстро!

— Выполняй, голуба, — посоветовал Толстяк. — Прыгай, а то столкнем. Лучше лезь сам, пока Он не рассердился.

Я рванулся в сторону. Но в ту же секунду Червелицый схватил меня и потянул обратно. Я подался назад, и очень вовремя, чтобы успеть превратить падение в неуклюжий прыжок.

До дна оказалось далеко, но падать было не так больно, как на Земле, хотя лодыжку я подвернул. Значения это не имело, я никуда не собирался, поскольку дырка в потолке была единственным выходом отсюда.

Я очутился в камере площадью около двадцати квадратных футов, вырубленной в твердой скале, хотя определить точно было трудно — стены и потолок затягивал тот же материал, что и в каюте корабля. Полпотолка закрывала осветительная панель. Вполне можно читать, если бы были книги. Единственная деталь, разнообразящая обстановку, — струйка воды, вытекающая из отверстия в стене в углубление размером с ванну и сливающаяся неизвестно куда.

В камере было тепло, что мне понравилось, поскольку здесь не нашлось ничего, напоминающего кровать или постель, а вывод, что придется провести здесь довольно много времени, напрашивался сам собой; меня, естественно, интересовали проблемы пищи и сна.

Всеми этими похождениями я был сыт по горло. Заниматься бы мне своими собственными делами в Сентервилле, а тут принесло этого Червелицего. Усевшись на пол, я стал обдумывать самые мучительные способы его уничтожения.

Наконец я бросил заниматься чепухой и снова подумал о Крошке и Мэмми. Где они? Не лежат ли их трупы между горами и станцией Томба? Мне пришла невеселая мысль о том, что бедной Крошке было бы лучше вовсе не очнуться от второго обморока. О судьбе Мэмми я мог лишь догадываться, поскольку мало что вообще знал о ней, но в смерти Крошки уже не сомневался. Что ж, есть определенная закономерность в том, что я сюда попал, — рано или поздно странствующему рыцарю суждено угодить в темницу. Но, по всем правилам, прелестная дева должна быть заключена в башне того же замка. Прости меня, Крошка, я не рыцарь, а всего лишь подручный аптекаря — клистирная трубка. «Но чистота его сердца удесятеряет его силы!» Не смешно.

Потом мне надоело заниматься самобичеванием, и я решил узнать, который час, хотя значения это никакого не имело. Но, согласно традиции, узник обязан делать отметки на стенах и считать проведенные в темнице дни. Однако мои наручные часы не шли, и завести я их не мог. Пожалуй, восемь «g» оказались для них слишком сильной нагрузкой, хотя они преподносятся как противоударные, водонепроницаемые, антимагнитные и стойкие к антиамериканским настроениям.

Немного спустя я лег и уснул.

Разбудил меня грохот. Это свалилась на пол консервная банка. При падении она не разбилась, на ней оказался ключ, и я быстренько ее вскрыл. Солонина, и очень недурная. Пустую банку я приспособил под чашку — вода могла быть отравлена, но другой все равно не было, — отмыл ее как следует от жира.

Вода оказалась теплой, я умылся. Сомневаюсь, чтобы за последние двадцать лет кто-нибудь из моих соотечественников нуждался в ванной больше, чем я сейчас. Затем я постирал одежду. Мои рубашка, трусы и носки были сделаны из быстросохнущей синтетики, а джинсы сохли дольше, но меня это не беспокоило. А вот знай я, что попаду на Плутон, то обязательно захватил бы с собой хоть один из двухсот кусков мыла «скайвей», сложенных на полу у нас в чулане.

Стирка надоумила меня произвести инвентаризацию наличного имущества. В карманах у меня имелись: носовой платок, шестьдесят семь центов мелочи, долларовая купюра, настолько затасканная и пропитанная потом, что даже портрет Вашингтона стал почти неразличим, автоматический карандаш с рекламной надписью «Лучшие молочные коктейли — в ресторане Джея для автомобилистов» (вранье, конечно, — лучшие коктейли в городе делал я), а также список продуктов, которые мама просила меня купить у бакалейщика и которые я не купил из-за идиотского кондиционера в аптеке. Список был не таким затасканным, как доллар, потому что лежал в нагрудном карманчике рубашки.