Сигрид Унсет. Королева слова - Сигрун Слапгард

Страстная натура Сигрид Унсет нашла применение, в частности, в благотворительности. Прежде всего писательница всеми силами старалась помочь своим собратьям по перу, всегда следя за тем, чтобы чек был от анонимного отправителя. Всем оставалось только гадать, кто же оплачивал, например, пребывание в психиатрической лечебнице в Гаустаде и расходы на врачей Кристоферу Уппдалу. Только немногие в издательстве «Аскехауг» знали, что она снимала крупные суммы со своего счета. Задолго до получения Нобелевской премии она переводила значительные средства на благотворительность и настаивала, чтобы деньги выплачивались анонимно.

В эти годы в Союзе писателей Норвегии между радикалами и консерваторами разгорелась нешуточная борьба. По разные стороны баррикад оказались две коллеги Сигрид Унсет, вот уже двадцать лет бывшие ее соратницами. Нини Ролл Анкер, несмотря на свою личную дружбу с королевской семьей, придерживалась радикальных взглядов — ее даже называли «придворным коммунистом». Лагерь консерваторов возглавила Барбра Ринг. Обе боролись за лидирующие позиции, хотя было очевидно, что Сигрид Унсет с ее отстраненностью от разных течений в Союзе писателей считалась истинной королевой слова[494]. Она была выше политики двух лагерей, но все-таки с большей симпатией относилась к Нини Ролл Анкер. Унсет считала Барбру Ринг карьеристкой, готовой на все ради получения власти. Но поскольку тесная дружба с Нини Ролл Анкер постепенно сходила на нет, их альянс тоже ослабевал.

После празднования Рождества с большим наплывом гостей новый 1930 год Унсет встретила, ощущая бесконечную усталость и «греховное желание поднять мятеж против Господа или лечь и завыть»[495]. Она сделала все, что могла, чтобы соблюсти рождественские традиции, ей казалось это очень важным. Она развесила кормушки для птиц, читала вслух Диккенса, следила за тем, чтобы столы ломились от яств, а тарелки с орешками для детей не пустовали. Но внутренний конфликт, всегда проявлявшийся, когда речь шла о Сварстаде и его детях, был неразрешим. «Я не имею ни малейшего представления о том, что чувствуют мои приемные дети. Они по-своему любят меня. Хорошо и то, что у них нет склонности к доверительным отношениям, они ведут себя хорошо и вежливо. Но я не знаю, переживают ли все дети — кроме Моссе и Ханса — из-за наших странных отношений с их отцом так же, как и я»[496].

Однако Унсет снова должна была отложить домашние заботы в сторону, запереться в «светелке» и заняться делами. Летом ожидалось празднование юбилея битвы при Стиклестаде: с тех пор как ее любимый Святой Улав пал в битве, прошло девятьсот лет. Она с самого начала участвовала в работе организационного комитета, но скромный бюджет не позволял осуществить все то, о чем мечтала писательница. Например, на запрестольный образ, написанный Йостой аф Гейерстамом, денег не хватало, но небольшую часовню собирались построить. Ей нравилось заниматься делом, в котором находили применение ее интерес к истории и католическая вера. Она вела активную переписку и рассылала специальные конверты с памятной маркой: на ней была изображена часовня Святого Улава и красовалась надпись «Стиклестад, 1030–1930». Унсет написала праздничную речь, более подробную и выдержанную в другом стиле, нежели все ее другие, ранние эссе и доклады об Улаве. Теперь это было настоящее житие, в котором подчеркивалось, какой выдающейся личностью был святой. «X век — это заря христианской истории. Распространение ислама остановлено», — так начала она свою речь[497]. Описывая исторические события, предшествовавшие времени Улава Харальдссона, и эпоху христианизации Норвегии, она ссылалась на такие источники, как «Церковная история народа англов» Беды Достопочтенного и «Славянская хроника» священника Гельмольда.

Писательница сравнивала разные версии того, как конунг получил имя Улав, а потом излагала свои взгляды на личность и деяния святого. Так она вступила в научную дискуссию: каким должен быть рассказ о Святом Улаве и о каких его чертах мы можем говорить с уверенностью? Отдельные утверждения писательницы целиком расходились с мнениями многих других исследователей. Некоторые из критиков полагали, что ей все же не совсем удалось создать его портрет. По-прежнему оставался открытым вопрос: что за человек скрывается за всеми мифами о нем? Судя по описанию Снорри, Улав был уродливым коротышкой и очень любил молоденьких девушек. Некоторые историки ставили под сомнение христианские добродетели Улава, ведь они были несовместимы с его вероломным обращением с женщинами. Однако Пауль Йесдал, в частности, писал: «Но разве психологическая литература и наш собственный опыт не подсказывают, что эти вещи зачастую довольно легко совмещаются?» Он считал, что Сигрид Унсет наделяет Улава чертами святого в гораздо большей мере, чем Снорри, а историю про Ингегерд, женщину, которую Улав так и не получил в жены, она явно недооценила, потому что «наша великая писательница <…> стоит перед Улавом на коленях»[498]. Правда, письмо от Халвдана Кута немного ободрило ее. К нему он приложил свою статью об Улаве, в которой подчеркивал социальную роль католической церкви. На полях была заметка: «Протестантам было бы неплохо прислушаться. (Я не католик, но мне никогда не нравились категоричные обвинения протестантов в адрес католической церкви)»[499].

Этот год тоже не начался без сложностей и болезней: «Вряд ли сам дьявол устраивает мне неприятности, но странно, что все наваливается именно тогда, когда мне так необходима каждая минута рабочего времени. Во всяком случае, у меня есть ощущение, что какой-то чертенок следует за мной по пятам и записывает все мои самые сокровенные мысли, каждый раз, когда близкие друзья или родственники приезжают в гости», — писала она доверительно отцу Тойвесу[500]. Унсет пришлось, по ее собственному выражению, «оттаскать себя за волосы» и сесть за назидательные книги, чтобы напомнить себе, что сам Господь не критиковал души, которые хотел спасти. Однако назидательной литературой она не ограничилась. Писательница испрашивает позволения епископа на прочтение «еретических статей, необходимых для моей научной работы». Ее замечание целиком и полностью в духе Унсет: она испытывает «чертовское почтение» к разрешению епископа. Так же характерна и ее издевка над этими так называемыми «еретическими текстами»: «Я полагаю, что психоанализ тоже относится к таким текстам; я попробовала почитать Фрейда, но не справилась с этой задачей».