Честь и долг - Егор Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Алексей подавленно молчал. Весь этот план означал реальную угрозу революции.
Базаров продолжил рассказ. Он поведал, что, когда корпус Крымова достигнет столицы и расположится в ней и на ближних подступах, Корнилов заставит Временное правительство объявить о введении смертной казни и в тылу, что неизбежно вызовет восстание большевиков. Тогда-то и будет пущено в ход оружие. Сейчас ленинцы еще не готовы к вооруженному восстанию, но положение может измениться. Станет труднее совладать с ними. Керенский сам рвется в диктаторы. Но генералы его опередят… Болтуны в Мариинском дворце немногого стоят. Корнилов же не задумается, чтобы сдать Ригу немцам, только бы напугать всю эту камарилью…
— Зачем ты мне все это рассказываешь? — нахмурил брови Соколов.
— Надоела вся эта чехарда главнокомандующих, словно министров перед февралем… — зло ответил Павел Александрович. — Один Брусилов был настоящий полководец, но он отказался от «чести» стать диктатором.
— Ты прав, Павел Александрович! — согласно кивнул Алексей. — Вся эта возня и заговоры — омерзительны. С немцами не умеем воевать, а вот со своим народом… По мне — лучше уж большевики в правительстве. Они по крайней мере честнее и откровеннее. При таком состоянии солдат мы действительно не можем воевать с немцами, впору сепаратный мир заключать…
— Откуда ты про это знаешь? — понизил голос до шепота Базаров. Действительно кое-какой зондаж Временного правительства в этом направлении был, но это — строгий секрет…
— Если меня будут допрашивать в контрразведке, я тебя не выдам… пошутил Соколов. Он вспомнил рассказ Сухопарова о работе Керенского в шпионской фирме Константина Шпана, о его подозрительных связях и понял, что министр-председатель ведет какую-то свою крупную игру.
Помолчали, не желая углубляться в дебри политики. Кадровым офицерам политические вопросы по-прежнему претили.
Поговорили о том о сем. С грузом тяжелых впечатлений отправлялся Алексей Соколов назад, в штаб Западного фронта.
83. Минск, конец августа 1917 года
После позорной сдачи корниловцами Риги 21 августа события в штабах и в войсках стали стремительно нарастать. В сердце Алексея Соколова падение Риги отдалось острой болью. Его коллеги-генералы, оказывается, были способны на массовое предательство ради контрреволюции — иначе нельзя было оценить те преступные действия, которые совершались командованием на Рижском фронте. Пять полнокровных корпусов и две бригады давно и уверенно держали оборону против противника, но 14 июля по приказу Клембовского на левом берегу Западной Двины без боя был сдан так называемый Икскюльский плацдарм, легко удерживавшийся в течение двух лет. Главнокомандующему Северным фронтом и его генералам, в том числе командиру 43-го корпуса Болдыреву, заранее было известно не только время, но и место атаки германцев. Путаные приказания, отсутствие плана, решимости, растяжка и разброс сил — все было направлено на то, чтобы это бесполезное для германцев в стратегическом отношении наступление стало серьезным политическим фактором угрозы революционному Петрограду.
Только стойкость латышских стрелков помогла двум русским корпусам 6-му и 2-му Сибирским избежать окружения. Германцам не удалось окружить и уничтожить 12-ю армию. Ригу вполне можно было удержать, но во исполнение директивы Корнилова Рига была оставлена.
25-го числа Третий конный корпус начал по приказу Корнилова движение на Петроград. Одновременно в штаб Западного фронта поступило распоряжение генерал-квартирмейстера Ставки Романовского о направлении в сторону Петрограда самых боеспособных частей.
Начальник штаба Западного фронта генерал Духонин пригласил к себе генерал-квартирмейстера Соколова. Маленький, серый генерал Николай Николаевич Духонин, как это уже понял Соколов, был слаб телом и душой. В первые дни войны он командовал полком, и случаю было угодно, чтобы на редкость безвольный, даже трусливый человек сумел отличиться и был награжден офицерским «Георгием». "Генеральская чехарда", устроенная после февраля семнадцатого года, привела теперь Духонина в кресло начальника штаба Западного фронта.
Алексей вошел в кабинет. Перед ним сидел щеголеватый человечек с невыразительным лицом, франтовато закрученными усами, кончики которых были нафиксатуарены. Сквозь пенсне без оправы блестели черные, близко посаженные глаза. Аксельбанты на кителе свидетельствовали о причислении к Генеральному штабу. Белый Георгиевский крестик на груди и красный — Владимира с мечами на шее — дополняли его начальственный образ.
Тоненьким голоском он поздоровался второй раз за день с Соколовым и протянул ему телеграмму с приказом о выделении самых боеспособных войск в армию генерала Крымова.
— Когда же он стал командовать армией? — удивился Алексей Алексеевич.
Таким же дискантом Духонин отвечал, что Крымов собирает теперь армию, а начальником Третьего конного корпуса назначен генерал Краснов. Его эшелоны уже двинуты к Питеру.
— Дорогой мой Алексей Алексеевич! — взмолился Духонин. — Я на Западном фронте человек новый — всего несколько дней как приступил… Войска еще хорошо не знаю… Выберите, голубчик, понадежнее что-нибудь и прикажите начальнику военных сообщений отправить их в подкрепление Краснову…
Алексей понял, что Духонин хочет уклониться от того, чтобы поставить свою подпись под явно мятежным приказом.
"Ну что ж! — подумал генерал-квартирмейстер, которого за глаза в офицерском собрании уже начали называть "большевистским генералом". — Я вам подберу, господа заговорщики, такие части, что они бегом в атаку пойдут только не против рабочих и солдат Петрограда, а против Крымова и Краснова…"
— Будет исполнено! — спокойно ответил он Духонину и вышел.
Ему не надо было смотреть десятидневную сводку о настроении в действующей армии, которую он сам же подписал три дня тому назад для Ставки. Он знал, что в 10-й армии, в 69-й дивизии 38-го корпуса настроение чревато взрывом. Было замечено, что солдаты там ищут малейшей возможности выступить с протестом или отказом от работ, занятий и тому подобного.
Весьма малонадежными для генералов были и части 1-го Сибирского корпуса, в особенности — 4-й полк 1-й Сибирской дивизии, вся 2-я дивизия и 61-й полк 16-й Сибирской дивизии…
"Вот их-то я и пошлю "в поддержку" Крымову. В жуткой неразберихе никто не будет поднимать старые сводки о настроениях, чтобы уличить меня. Этим я хоть немного помогу честным людям, стремящимся к подлинной свободе своего Отечества… Но надо об этом обязательно предупредить Ивана Рябцева… Он сразу поймет, что надо делать…"
На звонок тотчас появился адъютант.
— Вызовите ко мне спешно, любым видом транспорта, председателя дивизионного солдатского комитета 16-й Сибирской дивизии Рябцева… Пригласите начальника военных сообщений фронта и ремингтониста — будем готовить приказ о передислокации ряда частей…
84. Петроград, 28 августа 1917 года
Полковник Александр Юрьевич Мезенцев с начала августа состоял в штате канцелярии правительства в Зимнем дворце как офицер связи с военным ведомством. Он уже залечил свои раны, бурные военные годы посеребрили его черную бороду и добавили морщин на лицо. Последние дни, проведенные под крышей Зимнего дворца, сильно повлияли на него. Мезенцев был увлечен демократией. Но та драка за власть, интриги, борьба амбиций и лицемерие, которые он увидел, бывая на заседаниях Временного правительства, совещаниях министров, на встречах Керенского с разными деятелями, все чаще вызывали у него приступы пессимизма. А с двадцать шестого числа события вообще стали разворачиваться с бешеной скоростью. Верховный главнокомандующий Корнилов поднял мятеж. Вчера Мезенцев прочитал телеграмму Керенского Корнилову с приказом немедленно сдать должность генералу Лукомскому и прибыть в Петроград — явно для того, чтобы быть арестованным. Корнилов не подчинился, Лукомский подал в отставку. Душа Мезенцева разрывалась между демократией, Керенским — с одной стороны, и военной кастой, генералитетом — с другой.
Генерал Крымов уже прибыл в Петроград, чтобы создать здесь особую армию для подавления большевистских беспорядков, и Мезенцев, как честный офицер, всегда презиравший жандармские методы в армии, был потрясен, узнав, что его старый товарищ полковник Дутов и множество других офицеров явились в столицу для того, чтобы именно сегодня организовать под видом большевиков уличные выступления и тем самым дать повод генералам разогнать правительство, Совет, демократические партии. Правда, господа офицеры, узнав о том, что планы Корнилова и Крымова открыты, ударились в беспробудное пьянство в военной гостинице «Астория», а некоторые даже добрались и до «Виллы-Роде», где ранее кутил сам Распутин. Однако факт провокации был налицо, и Мезенцев принял это близко к сердцу. Удручали прямодушного полковника и попытки лидера кадетов Милюкова и других буржуазных публицистов представить все дело Корнилова не как мятеж, а как маленькую размолвку в благородном семействе.