Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2. - Дмитрий Волкогонов

Поздний Ленин (если так можно выразиться) — человек, ставший главой революционного правительства. Вооружен­ный только теоретическими схемами и никогда никем не управлявший, Ленин просто беспомощен перед обвалом про­блем. Он может вначале выдвинуть лишь конфискационную идею: изъять, реквизировать, экспроприировать. На этом пути одно средство — беспощадная диктатура. Еще два-три месяца назад с серьезным видом рассуждавший об отмира­нии государства, Ленин вынужден лихорадочно создавать армию, трибуналы, наркоматы, инспекции, секретные отде­лы, дипломатическую службу. Лишь обращение к презрен­ным буржуазным „спецам" позволяет хоть как-то наладить функционирование государственных структур. Распоряже­ния Ленина, как и Совнаркома, на первых порах поверхност­ны, случайны, непродуманны, но жестки и жестоки. А ведь сколько после появилось апологетических книг, сборников и диссертаций типа "Ленин о государственном строитель­стве"…

Исторические штрихи на портрет Ленина нанесли мно­гие люди, как большевики, так и лица, которых нельзя запо­дозрить в ношении „пролетарских очков" или классовом при­страстии. Эти свидетельства весьма важны, ибо многотомье партийных воспоминаний большевиков повторяет лишь на разные лады одно слово: „гений". Только немногие из этих воспоминаний, и прежде всего Н.К.Крупской,Троцкого, Зи­новьева, Каменева, Бухарина, Раскольникова, Луначарского, Крестинского, Иоффе, Ганецкого, Малькова и некоторых других, привносят в палитру красок портрета некие новые человеческие черты исторического Ленина, а не большевист­ской иконы. Тем более что до недавнего времени воспоми­нания В.А.Антонова-Овсеенко, А.С.Бубнова, Н.П.Горбунова, М.С.Кедрова, Г.И.Ломова (Оппокова), В.И.Невского, И.А. Пятницкого, В.Я.Чубаря, А.В.Шотмана, И.С.Уншлихта, Б.З.Шумяцкого и некоторых других были сокрыты в секрет­ных хранилищах (как же — ведь это „враги народа") партии, прямо причастной к уничтожению этих и миллионов других людей. Даже после смерти Ленина не могли быть опублико­ваны честные воспоминания. Он еще при жизни был превра­щен партийной пропагандой в некоего идола, о котором можно было говорить и писать только в соответствии со сложившимися идеологическими канонами.

Справедливо писал после смерти Ленина большой рос­сийский интеллигент, лидер кадетов Павел Николаевич Ми­люков, что „над самой личностью человека, совершившего над своей страной из убеждения величайшее злодейство, ко­торое когда-либо удавалось совершить профессиональному тирану, суждение истории сложится не сразу. Надо будет начать с отделения лица от легенды, которой успело густо покрыться его имя".

Постараюсь к тому, что я написал в книге, добавить наиболее характерные мазки некоторых людей к портрету, эскиз которого — передо мной. Надеюсь, что это придаст больший исторический характер силуэту человека, которого нет среди нас уже семь десятилетий.

Н.К. Крупская. „Таких жестов, как битье кулаком по столу или грожение пальцем, никогда не было.. Говорил быстро. Стенографисты плохо записывали… стенографисты у нас были тогда плохие, и конструкция фраз у него труд­ная… После споров, дискуссий, когда возвращались домой, был часто сумрачен, молчалив, расстроен… Никак и никог­да ничего не рисовал… Очень любил слушать музыку. Но страшно уставал при этом… Как правило, уходил после пер­вого действия как больной… Перед всяким выступлением очень волновался: сосредоточен, неразговорчив, уклонялся от разговоров на другие темы, по лицу видно, что волнуется, продумывает. Обязательно писал план речи… Копанье и му­чительнейший самоанализ в душе ненавидел… Адоратскому до деталей рассказывал, как будет выглядеть социалистиче­ская революция…"

Г.Е. Зиновьев. „..А было ли сознание (ощущение), что он (Ленин. —Д.В.) призван? Да, это было! Без этого он не стал бы Лениным. Без этого (именно ощущение) вообще нет во­ждя. Одно время (когда В.И. боролся еще за признание) отношение к нему лично (то есть именно не ,лично", а поли­тически и теоретически) было для него критерием, мерой вещей…

Ленин любил пугать: если будем делать ошибки — по­летим и т.д.".

М.И.Ульянова. „Больше чего-либо другого занимало Вла­димира Ильича в этот период (1922—1923 гг.) сельское хо­зяйство. „Если нельзя заниматься политикой, надо заняться сельским хозяйством"… Мысли о занятии чем-либо иным, а не политикой, приходили, однако, Владимиру Ильичу в голо­ву лишь тогда, когда он чувствовал себя плохо и пессими­стически смотрел на возможность выздоровления. Но стои­ло наступить хоть небольшому улучшению, как все мыс­ли его направлялись опять-таки к политической деятель­ности".

В .М.Чернов. „Ум Ленина был энергетический, но холод­ный. Я бы сказал даже: это был прежде всего насмешливый, язвительный, циничный ум. Для Ленина не могло быть ниче­го хуже сентиментальности…* Это был отличный революци­онный и государственный деловик, но исторический прови­дец это был просто никакой. Его „малый политический ра­зум" был блестящий; его „большой политический разум" был перманентным банкротом… Как человек „с истиной в карма­не", он не ценил творческих исканий истины, не уважал чужих убеждений, не был проникнут пафосом свободы… Воля Ленина была сильнее его ума. И потому ум его в своих извилинах и зигзагах был угодливо покорен его воле… Ле­нин был добродушен. Но добродушие и доброта не одно и то же… Это добродушие есть просто побочный продукт бла­годушной удовлетворенности, происходящей от сознания силы. Таким же добродушием большого сенбернара по отно­шению к маленьким дворнягам был полон и Ленин по отно­шению к своим „ближним".

Анжелика Балабанова. „Ленину нужны были соучастни­ки, а не соратники. Верность означала для него абсолютную уверенность в том, что человек выполнит все приказы, даже те, которые находятся в противоречии с человеческой со­вестью… Ленин никогда не отрицал тех действий и поступ­ков, за которые он нес ответственность, так же как не пы­тался он уменьшить тяжесть их последствий, потому что он всегда действовал с самонадеянностью в правоте своего дела и был пропитан уверенностью, что только его теория — большевизм — сможет восторжествовать… Он был нетерпи­мым, упрямым, жестоким и несправедливым в общении со своими оппонентами (оппонентами большевизма и никог­да — личными врагами)".

А.Д.Нагловский. "Ленин ходил по трибуне из угла в угол и, сильно картавя на „р", говорил резко, отчетливо, ясно. Это была не митинговая речь… У Ленина была даже не речь. Ленин не был оратором, как, например, Плеханов, гово­ривший в французской манере с повышениями и понижения­ми голоса, с жестами рук. Ленин не обладал искусством речи. Ленин был только логик. Говоря ясно, резко, со всеми точками над i, он с огромной самоуверенностью расхаживал на трибуне и говорил обо всем таким тоном, что в истинно­сти всего им высказываемого вообще не могло быть никаких сомнений…"

А.Ф.Керенский. „Везде с 11 ноября 1918 года — переми­рие, мир. Только Россия постоянно мобилизуется, милитари­зуется, обороняет красное отечество". Разве не большевики во имя немедленного мира подняли знамя бунта против все­народной революции и начали гражданскую войну?.. Не по­тому ли, что в России четвертый год свирепствует нелепый, выдуманный Лениным и его сподручными, коммунистиче­ский строй?"

А.Ш.Суприн. „Из-за стола поднимается Ленин и делает навстречу несколько шагов. У него странная походка: он так переваливается с боку на бок, как будто хромает на обе ноги; так ходят кривоногие, прирожденные всадники.. Ни отталкивающего, ни величественного, ни глубокомысленно­го нет в наружности Ленина… Разговаривая, он делает рука­ми близко к лицу короткие тыкающие жесты. Руки у него большие и очень неприятные: духовного выражения мне так и не удалось поймать…

Ночью, уже в постели, без огня, я опять обратился памя­тью к Ленину, с необычайной ясностью вызвал его образ и… испугался. Мне показалось, что на мгновение я как будто бы вошел в него, почувствовал себя им.

В сущности, подумал я, этот человек — такой простой, вежливый и здоровый — гораздо страшнее Нерона, Тиберия, Иоанна Грозного. Те, при всем своем душевном уродстве, были все-таки люди, доступные капризам дня и колебаниям характера. Этот же — нечто вроде камня, вроде утеса, кото­рый оторвался от горного кряжа и стремительно катится вниз, уничтожая все на своем пути. И притом — подумай­те — камень, в силу какого-то волшебства —мыслящий?"

К.В.Радек. „Это было в марте 1916 года. Это было в Берне. В.И. ужасно устал, страдал бессонницей, и Надежда Константиновна попросила затащить его каким-нибудь об­разом в кабак, чтобы Ильич немного проветрился… Ильич любил пильзенское пиво. В марте месяце немцы, которые изобрели не только марксизм, но и самое лучшее пиво, про­изводят самое чудеснейшее пиво, которое называется „Сальватор". Вот этим „Сальватором" я соблазнил Ильича. …Нече­го греха таить, мы выпили несколько крупных кувшинов этого пива, и, может быть, благодаря этому Ильич, несмотря на свою глубочайшую сдержанность, на одну минуту поте­рял ее. Это было ночью, когда я его проводил домой… тогда он сказал несколько слов, которые врезались мне в память на всю жизнь: „Что же, я двадцать лет посылаю людей на нелегальную работу, проваливаются один за другим, сотни людей, но это необходимо…"