Чужой. Сердитый. Горячий (СИ) - Тиган Линетт

Только уже за городом я даю возможность выйти своим эмоциям, неверующие улыбаясь со слезами на глазах.

Отправляюсь в Москву с единственным желанием — найти Вадима и при этом не попасть в неприятности.

Часть 16. Бродяга

Я слышу, как открывается массивная железная дверь с пронизывающим до костей скрежетом. Едва разлепляю глаза, повернувшись на шум. Давно знакомый мне Леонидов, всегда молчаливый товарищ, заходит своим шаркающим шагом в изолятор временного задержания.

Он громко ставит поднос с очередной похлебкой, кашей и жирным мясом с парой кусков хлеба на стол. Даже от вида этого завтрака мой желудок должно вывернуть наизнанку, но я слишком голоден, чтобы брезговать едой. И без того получаю её раз в день, ерепениться не стоит.

Если бы кто-то спросил меня, как законно можно пытать людей, я без застенчивости сказал бы заглянуть в российский изолятор временного задержания под руководством уже подполковника Соколовского.

Грузно сажусь, прикладывая руку к своим ребрам, поморщившись от ноющей боли. Леонидов косо смотрит на меня, изучая взглядом явно не самую приятную для глаз картину, расписанную моей собственной кровью, куда он сам приложил ногу… Или руку, не помню точно.

— Воды не положено? — изучив содержимое подноса, смотрю на парня, который хмурится.

— Ешь, — кратко говорит он, но прежде чем выйти, добавляет, — от тебя несет, как от дворовой псины. Через час тебя отведут в душевую… Там и нахлебаешься воды, — скривился Леонидов, и поспешил выйти. Дверь громыхнула так, что едва не заложило уши, но вот головная боль отреагировала на подобный звук довольно резко, болезненно завибрировав в висках и затылке.

Я пересаживаюсь с железной койки, устланной тонким старым матрасом, на скамью, пододвинув к себе поднос. Взяв ложку, действую быстро, словно кто-то меня гонит в шею. С них станется вернуться и отнять последние крошки.

В голову лезут навязчивые воспоминания, как в моем фамильном доме, на моей кухне, у моей плиты, в моей одежде… Готовит моя девочка, которой нравится готовить исключительно вкусную еду. Теперь у меня просыпается другой аппетит, когда я прикрываю глаза, возрождая в памяти ее аппетитную задницу, к которой я с удовольствием прикасался каждую ночью, когда она закидывала свою стройную ножку на мои бедра.

Её не хватает. Катастрофически.

Никогда не думал, что какая-то девушка, ко всему прочему блондинка, да еще и младшая сестрёнка взбалмошного Соколовского, сможет зацепить меня до юношеской зацикленности. Какое-то время мне казалось, что, завладев ею в постели, я смогу срубить на корню эту самую непонятную зацикленность, но с каждым днем я убеждался, что все не так просто. И это все началось с самой первой минуты нашей встречи, когда за меня смело заступилась девчонка, не позволив взрывному нраву Гордеева ударить меня еще несколько разочков по кровоточащему носу.

И он был бы прав за каждый свой удар. Ведь это была моя шалость поиметь Гордеева финансово прежде, чем мы начнем операцию с Розумовским. За меня никто и никогда не заступался, а её братец вечно бил по самым уязвимым местам и не терял возможности ударить в спину…

И несмотря на то, что мне от Ярославы хотелось держаться подальше, произошло все иначе. Я просто неимоверный идиот, подумавший, что такой ураган, как Яра, промчится мимо меня, но нет… Она зацепила так, что разнесла все в щепки.

Я частично понимаю одержимость Гордеева. Понимаю его желание быть с Ярославой всегда, присвоить и запереть от чужих глаз. Но единственное и самое важное, что нас отличает — я не желаю видеть ее слез, страха в глазах и чувствовать её отчаянье. И я чертовски злюсь на Андрея, который вытворил на ее глазах то, что она не должна была увидеть.

Ярослава не так бы испугалась, не так бы мучилась и возможно содействовала добровольно, но Андрей захотел показать свой ублюдский характер, позаботившись только о своей гордыне, которую я задел отношениями с его сестрой…

Яра с боевым характером, не смотря на хрупкую фигурку и волосы белокурого ангелочка. Она с огоньком, и черти, это нереально заводит. Один только взгляд в её глаза, в которых всполохи огня, чего только стоят! А то, что она вытворила в ванной… Господь один знает, как тяжело мне удалось сдержать себя в руках и не спугнуть её своим животным желанием.

В этих воспоминаниях можно провести не один день… Но! Леонидов, как и обещал, вернулся за мной с конвоем, позволив принять душ, который был великолепным, хоть и ледяными. Но кто я такой, чтобы быть недовольным душем, о котором мечтал три дня? С блаженством смываю запекшуюся кровь с лица, пот и собственное унижение.

А в изоляторе меня ждал еще один неожиданный подарок — чистая одежда, причем моя. Леонидов с сомнением встряхнул ее, проверяя на наличие посторонних предметов.

— Кто тут был? — сдержано интересуется Леонидов.

— Розумовский-младший, — ответил один из рядовых за дверью. — Сказал, что это вещи Волкова из его шкафчика.

Димка Розумовский — внук полковника, добрый паренек с простецкой душой, только-только закончивший академию и ступивший на тропу своего деда, желающий подарить мир всему миру. Хороший малый, который любит всем сердцем деда, свято верящий в добро и справедливость. Преданный друзьям, считающий меня одним из них. И до безобразия наивный, что может сыграть с ним в очень плохую шутку.

— Не всем ты ещё перешёл дорогу. Удивительно, — буркнул Леонидов, недовольно на меня зыркнув. — Но, когда паренек узнает как погиб Эльдар, тебе несдобровать. Я об этом лично позабочусь, — заявила эта глыба льда и безразличия.

Упоминание о смерти Эльдара кольнуло меня ядовитым сожалением, и Леонидов увидел, как я прочувствовал его злую шпильку. Он вышел и оставил меня в одиночестве, со смешанными чувствами.

***

Я слышу его голос за долго до того, как он заходит в изолятор. Я сажусь прежде, чем открываются двери, встречая взглядом своего гостя… Соколовский заходит с присущей ему яркой надменностью и брезгливостью, в принципе, как и уходил. Довольно эффектно, но что тогда, что сейчас мне хочется плюнуть в его морду за подобный спектакль.

Гребанный придурок с львиным самомнением, а на деле шуганный воробей в поле.

Андрей заходит в камеру не один. Леонидов, на пару с ребятами, заставляет пересесть с койки на скамью, грубо застегнув наручники на моих запястьях за спиной. Ребра заныли, и чего только стоило не скривиться от боли, чтобы не доставить удовольствие Соколовскому.

— Оставьте нас, — командует Андрюша, не отводя от меня своего насмешливого взгляда. Как только парни закрывают двери с другой стороны, этот гаденыш по-змеиному усмехается, положив черную папку на стол. — Как самочувствие, Волков?

— Молитвами твоей сестры ещё не подох.

Его взгляд отчетливо мне угрожает смертью в отместку за подобные слова о его любимой сестрёнке. Он открывает папку, одновременно продолжая сверлить во мне дыру.

— Начнем с того, что полковник Розумовский прикрывал все это время твою задницу, особенно твоё содействие с бандитам. Ты под предлогом семейных проблем, решил помогать главарю, и сводить покупателей с поставщиками. Оружие, наркотики, незаконные препараты и живность для опытов в фармацевтической обсерватории… Если принюхаться, двадцатью годами попахивает, — заключает Андрей, ковыряясь в моих грехах.

Внутри меня всё клокочет от бешенной ярости, а от осознания, как именно он достал подобный компромат от Розумовского, злюсь ещё больше. Какой же ты мерзкий ублюдок, Соколовский. Вряд ли он лично марал свои руки в чужой квартире, но я уверен, что Эльдар ни за что бы не подставил меня подобным образом.

— Дело закрыто, — настороженно говорю я, дернув подбородком. Чувствую себя беспомощным ничтожеством. Дело — дрянь, и с каждой минутой я убеждаюсь в этом всё больше.

— Так я открою, Волков. С радостью! — убеждает меня Андрей.

— Я вернул твою сестру, каков и был наш уговор, — я понимаю, что почти на грани.