Лицо порока - Виктор Песиголовец

На нас с Агрофеном они лишь покосились и продолжили свое дело.

Я встал за спиной провожатого и оперся о стену спиной. Неожиданно с грохотом распахнулась дверь — не та, в которую только что вошли мы, другая, находившаяся у противоположной стены кузницы. Двое крепких, мускулистых парней, раздетых до пояса, криво ухмыляясь, втащили за волосы молодую женщину, которая истошно кричала и извивалась, как змея. Женщина было хорошо сложена, имела крупную, ослепительно белую грудь, тонкую талию и длинные ноги. Парни бросили ее на цементный пол, в мгновенье ока содрали остатки лохмотьев, прикрывающих крутые бедра, и, привязав концы веревок, свисающих с потолка, к щиколоткам жертвы, подвесили ее вниз головой.

Начались истязания. Старики подали пышущие жаром железные прутья, и молодцы тотчас пустили их в дело. Жгли и били, жгли и били… Затем принялись протыкать тело несчастной огромными раскаленными до бела спицами. Женщина вопила так, что у меня от ужаса на голове зашевелились волосы. Один из мучителей, с губ которого все время не сходила презрительная усмешка, подобрал с пола тряпки, скомкал их и засунул ей в рот. Истязаемая теперь мычала, скулила и размахивала руками. Зеницы ее светлых глаз — покрасневших и затуманенных невыносимой болью — бешено вращались.

Старики, между тем, уже подавали молодым палачам остро отточенные кривые ножи. Захватив по ноге жертвы, смеясь, ругаясь и выкрикивая скабрезности, полуобнаженные садисты, с головы до пят забрызганные кровью, стали надрезать кожу у щиколоток, намереваясь, по-видимому, освежевать тело. Мне стало дурно. Я покачнулся, а затем медленно сполз по стене на пол.

— Эту женщину не стоит жалеть, — мрачно заметил Агрофен, видя мое состояние. — Я расскажу тебе кое-что о ней и, думаю, ты со мной согласишься.

Я только судорожно ловил ртом спертый, насыщенный ужасом и пропахший кровью воздух.

— У нее было трое детей, — почти с грустью продолжил распорядитель, мимоходом наблюдая за действиями палачей. — И был у нее муж. Но он простудился в угольной шахте, где работал забойщиком, и умер. Она, погоревав об усопшем, вздумала опять устроить свою жизнь. Только никто не хотел брать ее замуж. Женщина от этого страдала, частенько изливая свое раздражение на малых своих чад. Однажды ей повезло. Познакомилась с мужчиной, который прельстился ее красотой и вошел в ее дом. Детей он не обижал, а вот они почему-то сразу невзлюбили его. Относились враждебно, постоянно делали разные мелкие пакости. Отчим безропотно терпел. Как-то женщина поехала в соседний городок за покупками. Ее сожитель, занимаясь домашними делами, полез на чердак что-то чинить. Пока он там возился, старший сын подпилил лестницу. Когда отчим начал спускаться вниз, она обломилась, и он упал, крепко ушиб позвоночник. Это была последняя капля, которая переполнила чашу терпения мужчины. Он молча собрал свои вещи, погрузил в свою легковую машину и уехал. Вернувшись домой и узнав обо всем, мать детей пришла в неописуемое бешенство. Она закрыла дверь дома на ключ и, схватив топор, отрубила кисти обеих рук двум младшим детям — пятилетней девочке и семилетнему мальчику. Старший сын — девятилетний мальчуган — понял, что его ждет та же участь, и бросился прочь от обезумевшей матери. Но она изловчилась и поймала его. Не раздумывая, распахнула дверцу полыхавшей плиты и затолкала туда голову ребенка. Он отчаянно вырывался, дико кричал, но мать отпустила его только тогда, когда череп обуглился и лопнул… Потом женщина прицепила веревку к люстре и повесилась. В этот самый момент в окно дома заглянул сосед. Он выбил плечом дверь и перерезал веревку. Женщину откачали. Но через полчаса ее застрелил из ружья брат покойного мужа, узнавший о том, что сотворила с детьми его бывшая невестка… Теперь тысячу сто пятьдесят лет ее будут без конца вот так пытать: бить, снимать кожу, резать на куски…

Из последних сил я поднял голову и взглянул на результат работы мясников пекла. На веревках болтался какой-то кроваво-черный комок. Череп, лишенный кожи и волос, таращил на меня безумные глаза. Пол был залит кровью. Палачи стояли в нескольких метрах от освежеванного тела и, сплевывая, о чем-то споро переговаривались. Затем один подошел к кровоточащему куску мяса, который судорожно вздрагивал, и поднял нож. Несколько взмахов, и на пол упали внутренности.

— О Господи! — застонал я. — О Господи!

Желтая пелена застилала мне глаза. Я уже ничего не видел, только чувствовал этот острый, тошнотворный, омерзительный запах свежей крови. Как будто сквозь сон, до моего сознания долетели слова Агрофена:

— Сегодня ее мучениям конец, но завтра все начнется сначала…

Я отключился. И пришел в себя уже наверху.

Устин сидел, склонившись, рядом и гонял воздух перед моим лицом тряпкой.

— Извини, сынок, что подверг тебя таким жестоким испытаниям, — молвил он печально. — Но ты должен был это увидеть.

А дома старик полтора часа отпаивал меня водкой и чаем.

Простились мы коротко, без особых церемоний. Так пожелал Устин.

— Никогда не прощайся с дорогими тебе людьми уж очень горячо! — посоветовал он напоследок. — А то, неровен час, беду накличешь — можешь серьезно заболеть. Прощайся так, как вроде это до завтра.

Пожав крепкую руку старика и поцеловав его по нашему обычаю трижды, я побрел ночным селом на автобусную остановку. Вот-вот должен был подойти рейсовый автобус, идущий из Мариуполя на Запорожье.

Ночью меня мучили кошмары. Я то и дело просыпался в холодном поту, растирал ноющую грудь и подолгу сидел на постели, вглядываясь в темноту. Только перед рассветом мое самочувствие немного улучшилось, я наконец успокоился и уснул тяжелым сном измученного трудной и долгой дорогой путника.

Глава восемнадцатая

Весь день я порывался поехать в медсанчасть завода «Металлист», с большим трудом мне удавалось удерживать себя на работе. Но после обеда я уже не смог совладать со своим желанием, бросил все и помчал к Диане.

Когда я стремительно несся по коридору админкорпуса, от меня шарахались люди.

В приемной не было никого, кроме опечаленного чем-то дятла. Увидев меня, он опешил и на какой-то миг даже потерял дар речи. Но быстро оправился и с ненавистью и презрением прошипел:

— Диане Александровне не до вас! Она зашла на работу на минутку и сейчас уйдет. Она ведь готовится к похоронам…

Не дослушав, я постучал в дверь. Ответа не последовало. Но это не остановило меня.

Диана стояла у порога в темно-сером платье и черной косынке на голове и смотрела на меня в упор взглядом дикой кошки: угрожающе, злобно и в то же время с опаской. Дыхание ее было хриплым и прерывистым.