Камрань, или Последний 'Фокстрот' - Юрий Николаевич Крутских

Поднявшись, я подтянул спадающие штаны и решительно двинулся к выходу.

Такой реакции Витя никак не ожидал:

– Товарищ лейтенант, подождите!

– Ну что тебе… – я нехотя обернулся.

Юшкин смотрел на меня растерянно и с мольбой. Подавшись вперёд, он был похож на собаку, которую оставил хозяин, и разве что не скулил. Сердце моё дрогнуло.

– Витя, ты меня достал! Или я ухожу и умываю руки и делай что хочешь… или выкладывай как есть! Всё по порядку!

Я опять сел напротив.

– Витя, ты знаешь, что мне можно доверять. Что я тебя не подведу…

Какое-то время мы смотрели глаза в глаза, не отрываясь и не моргая. Взгляд Юшкина был уже не отстранённо-мутный, а осмысленный и живой. В чёрной глубине его глаз теплилась робкая искорка надежды.

Потупившись и тяжко вздохнув, Витя тихо заговорил:

– Товарищ лейтенант, я уже неделю не сплю... Мне не дают… – Витя красноречиво зевнул, интеллигентно прикрыв ладошкой рот, и, тряхнув головой, немного взбодрившись, добавил: – Самокатов не успокоился… требует деньги… Сказал карасям меня чморить…

Сказать честно, услышав такое признание, я не сильно удивился. Зная Самокатова, я не мог поверить в его быструю и безоговорочную капитуляцию, а решение действовать чужими руками было вполне в его стиле. Я подбодрил Витю кивком головы, устроился слушать поудобнее, и вот что он мне поведал.

Глава 54 Исповедь потенциального убийцы, или камаз выходит из засады

После того, как командир отобрал у Самокатова выигрышный билет, тот несколько дней ходил сумрачный, Витю не трогал, и похоже было, что потерял к нему всякий интерес. Но вот как-то вспомнил и сделал предложение, от которого, как думал, отказаться будет просто невозможно. Он отозвал Витю в сторону, душевно улыбнулся и предложил выкупить у него билет. Сказал, что скоро на дембель и очень нужен мотоцикл, а он, Витя, парень фартовый, себе ещё выиграет. Что деньги есть, целых триста рублей, что готов отдать их хоть сейчас и потряс перед Витиным лицом несколькими десятирублёвыми бумажками.

Деньги по тем временам были, конечно, немалые, но предложить 300 рублей за вещь, которая стоит 1200, и ощущать себя при этом благодетелем мог только Самокатов. Видимо, поэтому он страшно огорчился, когда получил отказ. Витя деньги не взял, вежливо объяснил, что мотоцикл ему тоже нужен, что лотерейные билеты покупать больше не будет и посоветовал Феде самому попытать счастья. Он объяснил, что по теории вероятности (о которой когда-то слышал от председателя Егорыча) после такой удачи шансов выиграть у него практически нет, а у Феди, если он никогда не играл, шансов намного больше… Самокатов всё внимательно выслушал, покивал головой, криво ухмыльнулся и как-то нехорошо на Витю посмотрел.

На следующее утро матрос Юшкин проснулся от истошного крика Самокатова. Тот кричал, что у него украли 300 рублей и что он убьёт урода, который это сделал. Камаз был вне себя от ярости – бегал по отсеку, выворачивал карманы и шерстил рундуки всех подряд. Подойдя к Юшкину, он вырвал из его рук одежду, которую тот собрался надевать, вывернул карманы, бросил на пол и, оттолкнув Витю, сам полез в его рундук. Поковырявшись там несколько секунд, Самокатов издал звериный рык и, выпрямившись, победоносно поднял руку. В заскорузлых пальцах его трепыхались те предъявленные вчера Вите замусоленные десятирублёвки!

– Оп-па! Вот это да! Все видели? Юшкин у меня деньги спи@дил! – оборотился он к публике, картинно подбоченясь и потрясая над головой купюрами.

– Ну ты, Юшкин, попал! Знаешь, как на зоне с крысами поступают?! – и, нависнув над Витей разъярённой тушей, страшно просипел сквозь зубы:

– Ну что, сука, с тобой сделать? Сразу убить или пока покалечить?

Склонившись к самому Витиному лицу, Самокатов дохнул на него нечищеными зубами и, брызгая слюной, заорал:

– Ну что, крысёныш, глазами лупаешь? Язык проглотил или он у тебя в жопе застрял? Говори, где остальные деньги! Триста рублей у меня было, а тут только пятьдесят!

Витя стоял перед ним в одних трусах растерянный и ничего не понимал.

– Я… я… я не знаю… Я… я… я не брал… – только и смог выдавить он из себя, трепеща, заикаясь и готовый описаться.

– Не брал!!! А это что?! – Самокатов сунул Вите под нос веер червонцев. – Все видели, что я их у тебя в рундуке нашёл! У, сука! Ещё отмазывается! – замахнулся он.

Витя в страхе присел и зажмурился.

– Что зенки жмуришь, гнида? Очко сыграло? А как воровать, так смелый! Совесть-то твоя где… Это какой же падлой надо быть, чтобы у товарищей своих воровать! А я к нему как к человеку: давай, мол, Витёк, лотерейный билет твой куплю, чтобы тебе с ним не маяться… На вот тебе деньги… А он, тварь хитрожопая, ночью залез и спи@дил! Срать он хотел на мою доброту… Скотина неблагодарная!

Окинув Юшкина взглядом, полным самого искреннего презрения, Самокатов отстранился, словно боясь запачкаться, и сделал жест, как бы призывая всех посмотреть на подлого воришку и выразить ему всеобщее осуждение. Кто-то из подхалимов оперативно отреагировал на немой призыв – обозвал Юшкина гнидой и крысой, но основная масса обитателей отсека стояли молча. Во многих глазах читался неподдельный страх, в некоторых – подленькое чувство радости и самодовольства: хорошо, что не меня и моя хата с краю. Всем было понятно, что Витя денег не брал, всем было его жалко, но никто не смел заступиться. Нажить себе врага в лице Самокатова – что могло быть страшнее? Находясь в полуобморочном состоянии, Витя смотрел на Самокатова, как ягнёнок на голодного волка. Именно тогда ему в первый раз захотелось убить или умереть.

Самокатов между тем пребывал в состоянии глубокой задумчивости. Отвернувшись от Юшкина, он стоял в трагической позе, облокотившись на койку второго яруса, подперев ладонью лоб, и что-то тяжко соображал. Вид его являл воплощение вселенской скорби и поруганной добродетели, и видно было, что в душе кипит нешуточная борьба: подлый вор, без сомнения, должен быть наказан, но природная доброта и неуместное здесь великодушие вносили в дело сумятицу. Требовалось воистину Соломоново решение… И оно было найдено!

– Ручку мне! Быстро! У кого есть! – рявкнул Самокатов. Толпа тут же подобострастно ощетинилась протянутыми ручками и карандашами.

Протиснувшись за колченогий стол, он, схватив за