Я – Беглый - Михаил Пробатов

Как-то раз, поздно вечером, бабушка уже уложила меня в кроватку и читала мне «Почемучку» при свете керосиновой лампы, потому что поселковый движок в очередной раз остановился. Потом выяснилось, что остановка в этот раз не была случайна. Институтский механик был уже убит. Вдруг со стороны узкоколейки послышались выстрелы и длинные автоматные очереди. В посёлке залаяли собаки и стали перекликаться тревожные голоса. Затопали сапоги в коридоре. Что-то отрывисто и решительно говорил отец, моя совсем ещё молодая мама, как всегда, звонко смеялась чему-то. Бабушка накинула платок и вышла. Она не велела мне показываться из комнаты, и я прилип носом к холодному стеклу тёмного окна. Я видел на железной дороге какие-то тусклые огни и вспышки…

Дело было так. Восемь человек беглых, среди которых, как потом выяснилось, был польский полковник из АК, вышли с наступлением сумерек к посёлку. Бесшумно кто-то из них подобрался к сараю, где работал дизель, финкой перерезал механику глотку, остановил машину, и свет погас. Это было для моего отца неожиданностью, потому что он рассчитывал на прожектор, установленный на вышке метеостанции. Посёлок, для тех, кто выходил из тайги, виделся на фоне моря и неба — освещённым, а для тех, кто смотрел со стороны посёлка, сопки и железнодорожное полотно — тонули в непроглядной темноте. Отец, однако, выставил охранение, которое укрывалось за железнодорожной насыпью. Беглые наткнулись на вооружённых людей и вынуждены были стрелять. В этом случае им ничего уже не оставалось, как только отступить, но полковник в первые минуты, видимо, обстановку оценить не сумел. Откуда ему было знать, что против него действует профессиональный военный, офицер? Он решил прорваться к складу, надеясь распугать штатских автоматным огнём. Но люди, организованные отцом, отступив от низкой насыпи, залегли за очень крутым и высоким валом снега, который остался после трактора, пробивавшего вдоль посёлка автомобильную трассу. Противник попал в ловушку. Из-за вала стреляли на скрип снега, попаданий не было, но под частым огнём беглые не могли двигаться даже ползком. Непрерывный огонь из дробовиков вели всего четверо наших, они сменялись через каждые пятнадцать-двадцать минут и уходили греться к печке. Мороз был свирепый, и беглым, вероятно, приходилось туго. Отстреливаться им не имело смысла, наши были в надёжном укрытии. К тому же боезапас у налётчиков, конечно, был ограничен.

Янсон с карабином пришёл к нам в избу. Он был бледен и очень взволнован, потому что Мера неожиданно стала преждевременно рожать, а до ближайшего медпункта было двадцать километров.

— Рудик, — сказала ему моя бабушка, — не ходи туда, тебе нельзя стрелять в них.

— Как это нельзя, Нехама? Как нельзя? Не пойти — спросят ведь, почему не пошёл.

— Зэки в побеге. Тебе нельзя.

— Вот уж никак не ожидал обнаружить здесь ещё пятую колонну, — весело сказал отец. — Нехама Львова, если он не пойдёт, я умываю руки. И что это за уголовная солидарность?

— Лагерная, — сказала бабушка.

— Но эти люди — уголовники или нет?

— Очень может быть, — грустно сказала бабушка, — вполне может статься, что и уголовники. Только это совсем не обязательно. Но у Рудольфа жена рожает. Если он с ней останется, кого это удивит?

— Вы это знаете не хуже, а лучше меня, — сказал отец, — а когда мы с Рудольфом возьмём этих преступников, он будет перед властью совершенно чист.

— Не знаю, как вы собираетесь их взять. И никто никогда не бывает чист перед этой властью.

Они с Янсоном ушли. Моя мама вдвоём с лаборантом Сашей Романовым пытались захватить сарай, где засел человек, убивший механика. Некоторое время они стреляли туда из своих дробовиков, он же не давал им продвинуться автоматными очередями. Потом наступила тишина. Никто больше не отвечал на выстрелы. Беглый прошил движок десятком пуль и присоединился к своим. Стало ясно, что электричества не будет. В это время луна скрылась в облака. Из-за укрытия видны были только неясные силуэты беглых, которые короткими перебежками уходили в сторону сопок. Отцу хотелось во что бы то ни стало остановить их. Он взял с собою Янсона, и они поползли вперёд, в снегу, под огнём нескольких ППШ. Янсон выстрелил четыре раза и ни разу не промахнулся. Но четверо продолжали, перебегая и отстреливаясь, уходить. Потом они залегли и стали стрелять прицельно. Им оставалось до спасительного распадка не больше двадцати метров. Янсон подстрелил ещё одного, осталось трое. Тогда автоматная очередь разрезала шведа почти пополам. Отец же, хотя и оказался ранен, сам взял его карабин и ещё некоторое время стрелял, но не попал ни разу. Трое беглых ушли в сопки.

Отец был ранен совсем не опасно, пуля засела в бедре, но кость не была задета. Бабушка перевязывала его. Он в нижнем белье, босой сидел на табурете у раскалённой печи, бледный от потери крови, морщился и улыбался.

— Положительно старуха была права, — сказал он.

— Старуха?

— В 19-м году старая цыганка мне сказала, что из огнестрельного оружия меня не убьют. В этот раз было очень близко. Жаль Рудольфа. Не знаю, как мне сообщить об этом Мерседес. Вы не возьмётесь, Нехама Львовна?

Пришла какая-то женщина и сказала, что Мерседес вот-вот родит. Бабушка окончила перевязку и собралась в лабораторию, где рожала несчастная вдова Янсона. Я был очень напуган и вцепился в бабушку мёртвой хваткой, так что ей пришлось взять меня с собой. Уже светало, и я навсегда запомнил пять черных бушлатов на сером предутреннем снегу.

— Не надо смотреть туда, — сказала бабушка.

Мы пришли в институтскую лабораторию, окна которой светились, потому что там зажгли полсотни стеариновых свечей. Там я и познакомился впервые с Иваном Янсоном, который через полвека после этого стал израильским евреем. Наутро, как только рассвело, в посёлок с погранзаставы пришли на лыжах десять автоматчиков с пожилым майором. Отец лежал в кровати. Фельдшер, приехавший из Холмска на тракторе незадолго до того, уже удалил пулю, засевшую в ноге, но вставать ещё было больно.

— Зацепило, товарищ профессор? — сочувственно сказал майор.

— Моё воинское звание тебе известно, майор?

— Виноват, товарищ капитан первого ранга.

— Аккуратно составь рапорт, я подпишу. Отметь, что все сотрудники института выказали мужество и дисциплину. Старший научный сотрудник, Фридлянд… Ты слушаешь, чёрт тебя дери?

— Так точно, товарищ капитан первого ранга!

— …Фридлянд, Ида Григорьевна, находилась под огнём… Ну и так далее. Чего уставился? Это моя жена, мне нужно, — понял ты? — нужно её особо отметить, потому что она, видишь ли, еврейка. А младший научный сотрудник Янсон, Рудольф Карлович, погиб при исполнении своего гражданского долга, проявляя беззаветное мужество и героизм — это дословно, чтоб написано было. Я для вдовы рассчитываю выхлопотать пенсию.