Седьмой крест. Рассказы - Анна Зегерс

— Хорошо, — сказал инженер. — Я возьму и новую веревку.

Его взгляд задержался на ушах крестьянина, который повернул голову и позвал:

— Ганс!

В дверях дома показался мальчик лет двенадцати. Он был так худ, что рубашка не скрывала торчащих ключиц. Лицо у него было замкнутое, большие, плотно сжатые губы выдавались вперед, ноздри вздрагивали. Он не поднимал глаз, словно вид незнакомых людей мешал ему, как яркий свет.

— Беги-ка в поле, — приказал ему отец, — и принеси те четыре пеньковые веревки, которые мы свили на прошлой неделе. Они лежат на телеге, в корзине. Слышь, живо! — добавил он, видя, что мальчик стоит в нерешительности. — Ну, пошевеливайся!.. — И в подкрепление он дал пинка мальчишке, который нехотя побежал со двора.

Инженер нахмурился, он пристально поглядел крестьянину в лицо. Тот рассмеялся:

— Нерасторопный малый!

Но глаза его не смеялись. Он несколько раз искоса взглянул на Вольперта.

Эрнст Хениш спросил:

— А далеко до поля?

— О, пустяки, минут десять. — И он прищелкнул пальцами — видно, ему пришла в голову блестящая мысль. Вольперт вздрогнул. Тогда Циллих быстро засунул руку в карман брюк, словно щелкать пальцами было запрещено.

— Если вы спешите, мне, пожалуй, лучше самому пойти. Этого паршивого мальчишку только за смертью посылать, — сказал он и затрусил по деревенскому проселку.

Вольперт мрачно глядел ему вслед. Затем он прислонился к стене дома и закрыл глаза. Теперь он видел Циллиха таким, каким тот будет стоять перед его мысленным взором до смертного часа. Тот Циллих, которого он видел с закрытыми глазами, носил форму СА, а когда поворачивался спиной к колонне заключенных, направляющихся на работу, зад его распирал брюки. «Свиное ухо» — прозвали Циллиха в концентрационном лагере из-за подтянутых мочек. На толстом лице глаза его гляделись бусинками, словно птичьи, но взгляд их был цепким и острым. Равнодушно-внимательно, будто птица с ветки, следил он за выполнением своих приказаний: то это была маршировка с поднятыми руками, назначавшаяся в наказание, во время которой как-то почти одновременно упали от разрыва сердца двое стариков; то приседания под палящим солнцем — обычное испытание для вновь прибывших; то вылизывание языком грязной лестницы — при этом он дал еврею, которого терзал таким образом, хорошего пинка в зад. Вообще, когда он кому-либо приказывал сделать то или это, он каждую свою команду подкреплял пинком. Даже когда Буххольца ночью вытащили из барака, чтобы вести на расстрел, он таким вот ударом ноги отправил его, так сказать, в могилу. А когда Гебхарта забили насмерть на глазах у всей колонны, Циллих, скрестив руки, равнодушно наблюдал за этой сценой. Но вдруг в самую последнюю минуту он кинулся к распростертому на земле, словно стервятник, который долго кружит над жертвой и принимается ее когтить, только когда она издыхает.

Вольперт часто думал о том, какова дальнейшая судьба этого палача. О встрече с ним он мечтал и во сне и наяву. Он и выжил-то в лагере, возможно, только из жажды мести. После окончания войны он, волнуясь, проглядывал все списки арестованных в надежде найти там имя этого человека. Он потерял его из вида, когда в лагере услышали канонаду советских орудий. Комендант отдал свой последний приказ: согнать всех заключенных между бараками и расстрелять. В этой сумятице Вольперту удалось избежать гибели благодаря той смелости и находчивости, которые проявляются только в момент смертельной опасности. Быть может, и Циллих тогда удрал. В охватившем его паническом ужасе перед русскими была заключена последняя искра человеческого, последняя крупица представления о справедливости этого мерзавца.

Когда Вольперт вновь открыл глаза, между ним и Хенишем стояла женщина. Одета она была в темно-синее хлопчатобумажное платье, голова покрыта платком, а лицо, изрезанное морщинами, выглядело таким старым, что ее легко можно было принять за мать Циллиха. Однако она сказала:

— Мой муж так скоро не вернется. Вам лучше пойти обождать его в трактире, напротив. Пива там, правда, еще нет, но есть домашнее вино из крыжовника.

Вольперт думал: «И это в самом деле его жена? Это в самом деле его двор? Его в самом деле так звали?»

Деревенская улица была такой чистой, словно ее собрали из детского строительного набора. Единственный след, который напоминал об обстреле, о жестоком штурме ратуши, был балкон, сложенный из новеньких кирпичей, так отличающихся от выщербленных, потемневших от времени кирпичей самого здания. О том, что трактир тоже получил свою долю снарядов, свидетельствовала его боковая стена, местами свежеоштукатуренная и покрашенная.

Хениш и Вольперт уселись в садике перед трактиром, наискосок от дома Циллиха. Голова фрау Циллих то и дело мелькала среди подсолнухов. Она что-то рвала в своем огородике, где ровными рядами были посажены салат, петрушка и редиска. Кусты помидоров росли вдоль забора. На шесте, возвышавшемся над подсолнухами, отливал синевой стеклянный шар.

Вольперт думал: «Это в самом деле его дом?.. Он в самом деле здесь живет?.. У него в самом деле такой же стеклянный шар, как у соседа?..»

К ним подошла хозяйка и смахнула передником со стола опавшие листья каштана. Она с довольным видом расстелила клетчатую скатерть, явно радуясь тому, что жизнь снова входит в старую колею. Потом принесла кувшин и два стакана. Хениш попробовал, выругался: «Ну и кислятина!» — и снова налил себе.

Вольперт неотрывно глядел на проселочную дорогу, которая, петляя между пологими холмами, исчезала в буковой рощице.

— Когда Циллих вернется, — сказал он, — гляди, пожалуйста, в оба, чтобы он снова не ускользнул от нас.

Хениш поднял на Вольперта свои веселые глаза, куда более молодые, чем его лицо и седые поредевшие волосы, и с удивлением уставился на его нахмуренные брови.

— Что ты намерен делать?

— Сперва я крикну: «Циллих!», чтобы он зашел сюда за забор, тогда мы встанем, и он окажется между нами. Я задам ему несколько пустячных вопросов. Но учти, может случиться, что он от них озвереет.

Хениш был невысок ростом и очень подвижен. Можно было предположить, что он поседел, как и многие другие, от страданий этих лет, но на самом деле это был старый человек, которого делала молодым его манера держаться. За последние десять лет он пережил за собственных и чужих сыновей больше, чем обычно выпадает на долю целого поколения. Он насмешливо взглянул на Вольперта и сказал:

— Если этот человек действительно тот самый Циллих, о котором ты нам столько рассказывал, то я не понимаю, почему ты решил выпить эту кислятину прежде, чем схватить этого типа.

— Мне сразу показалось, что я его знаю, — объяснил Вольперт, — но пока я думал, как он похож на того, кто он, видимо, и есть, он успел удрать.

Вольперт еще больше нахмурился, не сводя глаз с буковой рощицы, за которой раскинулись поля этой деревни. Хениш положил руку на плечо Вольперта, теперь и он увидел фигурку, которая двигалась между кустов к деревне. Но это был мальчик. Он отворил калитку в свой двор, перебросился несколькими словами с матерью, затем, таща за собой веревку, подошел к садику трактира.

— Деньги отдайте матери! — крикнул он через забор. — Отец сейчас домой не вернется.

— Тогда мне придется пойти в поле, — сказал Вольперт. — У меня есть к нему еще одно дело.

— Зря пойдете. Его уже там нет. За ним пришли… Насчет работы… На какую-то новостройку… Там хорошо платят, сказал отец. Если бы он тут же не пошел с ними, ему бы эта работа не досталась…

Хениш расхохотался. Мальчик с удивлением поднял глаза: потом его взгляд остановился на лице Вольперта, который побледнел, как полотно. Он заметил, что Вольперт и Хениш переглянулись. Вольперт сказал хрипло:

— Подойди-ка сюда.

Вскинув голову, мальчик поглядел на мужчину, который сверху вниз глядел на него. Его глаза были карие, а глаза мужчины серые. Вместо ясности и покоя Вольперт увидел в глазах ребенка множество тревожных вопросов.

Мальчик осторожно отвел свой взгляд от глаз незнакомца, так как не нашел в них ответа на свои вопросы. Он стоял и теребил веревки. Он был куда более неспокоен и нервен, чем большинство крестьянских мальчишек.

Хениш почти вырвал у него из рук веревки.

— Ступай домой, малыш, — приказал он и, повернувшись к Вольперту, добавил: — Пойду отдам деньги его матери, а ты иди к поезду, я тебя догоню. — Понизив голос, потому что мальчик все еще тревожно глядел на них, словно чувствовал, что эти незнакомые люди несут в себе какую-то угрозу, он добавил: — Нам придется все это отложить до Цейсена. Что ты можешь тут сделать? Здесь нет ни почты, ни полиции. К кому ты обратишься в этой гнусной дыре? А бургомистр, может, ему сват или брат.

Хениш зашел в дом Циллиха и отдал деньги его жене, которая была этим очень удивлена и обрадована. Потом он так быстро взбежал по насыпи, что догнал Вольперта. Они укрепили веревками детали машин. Поезд тронулся в Цейсен…