Ученик убийцы - Робин Хобб

В те короткие мгновения, когда я видел Верити или короля, они оба казались встревоженными и вымотанными. Но Верити выглядел почти оглушенным. Бесстрастный и рассеянный, он заметил меня только один раз и тогда устало улыбнулся и сказал, что я вырос. Это был весь наш разговор. Я заметил, что он ест как больной, без аппетита, избегая мяса и хлеба, как будто их было слишком трудно жевать и глотать, а вместо этого сосредоточивался на кашах и супах.

— Он слишком много пользуется Скиллом, вот и все, что сказал мне Шрюд. Но почему это так иссушает его? Почему это должно сжигать его плоть до самых костей? Этого он объяснить не может. Так что я даю ему тоники и эликсиры и пытаюсь заставить его отдохнуть. Но он не может. Он говорит, что не смеет. Он говорит мне, что нужны все его силы, чтобы обмануть капитанов красных кораблей и бросить их суда на скалы. Так что он поднимается с постели, идет к своему креслу у окна и там сидит весь день.

— А группа Галена? Разве они не помогают ему? — я задал этот вопрос почти ревниво, почти надеясь, что они ничего не могут сделать.

Чейд вздохнул.

— Думаю, что он использует их, как я бы использовал почтовых голубей. Он послал их на башни, передает через них предупреждения солдатам и получает сведения о появлении кораблей. Но работу по защите побережья он не доверяет больше никому. Остальные слишком неопытные, говорит он. Они могут выдать себя тем, в чье сознание вторгаются. Я не понимаю. Но я знаю, что он долго не продержится. Я молю о конце лета, чтобы зимние штормы унесли красные корабли домой. Если бы хоть кто-то смог его заменить! Боюсь, что это сожжет его.

Я принял это как упрек за мой провал и погрузился в сердитое молчание. Я блуждал взглядом по комнате, находя ее одновременно и знакомой и чужой после моего многомесячного отсутствия. Приборы для работы с травами были, как всегда, разбросаны вокруг. Присутствие Слинка очень сильно чувствовалось из-за пахучих кусочков костей, спрятанных во всех щелях. Как всегда, в креслах были навалены груды таблиц и пергаментов. Все это в основном имело отношение к Старейшим. Я рассматривал все это, заинтересовавшись цветными иллюстрациями. Одна таблица, более старая и более тщательно сделанная, чем остальные, изображала Старейшего как нечто вроде позолоченной птицы с головой, похожей на человеческую, в короне из перьев. Я начал разбирать слова. Это было написано на пайче, древнем языке Чалседа, самого южного герцогства. Многие из написанных символов потускнели или скрошились со старого дерева, а я никогда не был силен в пайче. Чейд подошел и встал у моего локтя.

— Знаешь, — сказал он мягко, — мне было нелегко, но я держал свое слово. Гален требовал полного контроля над своими учениками. Он особенно настаивал на том, чтобы никто не общался с тобой и никак не вмешивался в твое воспитание и обучение. А я говорил тебе, что в Саду Королевы я слеп и не имею никакого влияния.

— Я знаю это, — пробормотал я.

— Тем не менее я не осуждал действий Баррича. Только слово, данное моему королю, удерживало меня от контактов с тобой. — Он осторожно помолчал. — Это было трудное время, я знаю. Я хотел бы иметь возможность помочь тебе. И ты не должен слишком сильно огорчаться, что ты…

— Провалился, — вставил я, пока он подыскивал более мягкое слово. Я вздохнул и внезапно признал свою боль. — Оставим это, Чейд. Тут ничего не изменишь.

— Знаю. — Потом, даже еще более осторожно: — Но, может быть, мы сможем использовать то, чему ты научился из Скилла. Если ты поможешь мне понять его, я, возможно, смогу изобрести что-нибудь получше, чтобы хоть чем-то помочь Верити. Так много лет это знание держалось в тайне… Почти нет упоминаний о нем в старых пергаментах. Там пишут только, что такая-то и такая-то битва была выиграна благодаря Скиллу короля, обращенному к его солдатам, или такой-то и такой-то враг был побежден Скиллом короля. Однако ничего нет о том, как это было сделано, или…

Отчаяние снова охватило меня.

— Оставь. Это не для бастардов. Мне кажется, я это доказал.

Наступило молчание. Наконец Чейд тяжело вздохнул:

— Что ж. Может быть, и так. Последние несколько месяцев я изучал «перековывание», но понял только, чем оно не является и что не может помочь «перекованным». Единственное лечение, которое я нашел для него, как известно с древнейших времен, можно применять к чему угодно.

Я свернул и застегнул свиток, который разглядывал, чувствуя, что знаю, что за этим последует.

— Король дал для тебя поручение.

В это лето, немногим более чем за три месяца, я семнадцать раз убивал для короля. Если бы мне не случалось делать этого раньше по своей собственной воле и для защиты, это могло бы быть труднее. Поручение могло показаться простым. Я, лошадь и корзина с отравленным хлебом. Я ездил по дорогам, на которых, по имеющимся сведениям, путники подвергались нападениям, и когда «перекованные» атаковали меня, я бежал, оставляя за собой разбросанные буханки. Возможно, если бы я был обычным солдатом, я был бы менее испуган. Но за всю свою жизнь я привык полагаться на мой Уит, который давал мне знать, если кто-нибудь был поблизости. Для меня это было равнозначно работе с завязанными глазами. Я быстро обнаружил, что не все «перекованные» были сапожниками или ткачами. Во второй маленькой группе, которую я отравил, было несколько солдат. Мне повезло, что большинство из них дрались из-за хлеба, когда меня стащили с лошади. Я получил глубокий удар ножом, и по сей день я ношу шрам от него на моем плече. Они были сильными и опытными и, казалось, сражались вместе — возможно, потому, что были вымуштрованы таким образом, когда еще были настоящими людьми. Я был бы убит, если бы не закричал им, что глупо сражаться со мной, пока остальные жрут их хлеб. Они выпустили меня, я пробился к лошади и бежал.

Яды были не более жестокими, чем им следовало быть, но, чтобы они были эффективными даже в мельчайшей дозе, нам приходилось использовать сильнодействующие средства. «Перекованные» умирали не легко, но смерть была настолько быстрой, насколько хороший яд мог состряпать Чейд. Они жадно выхватывали у меня свою смерть, и я не должен был наблюдать за их агонией и даже смотреть на разбросанные по дороге тела. Когда новости о смертях среди «перекованных» достигли Баккипа, истории Чейда о том, что они, по всей вероятности, умерли потому, что ели тухлую рыбу, которую подбирали на нерестилищах, уже распространились повсюду. Родственники собирали тела и достойно их хоронили. Я говорил себе, что они, вероятно, получают облегчение и что «перекованные» встретили более быстрый и легкий конец, чем смерть от голода этой зимой. И так я привык к убийству, и на моем счету было уже почти два десятка смертей, когда мне впервые пришлось встретиться с человеком взглядом, а потом убить его.