33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине - Евгений Анташкевич

Михаил Капитонович понял, что ему не о чем спрашивать.

Оставшееся время до вечера они провели в холле гостиницы, почти не разговаривая. Сорокин ждал, но Элеонора что-то всё время писала и старалась на него не смотреть. Образовалась огромная пустота. И немота. Поэтому, когда каботажник растворился в темноте, он пошёл в город, нашёл какой-то публичный дом, там напился и больше ничего не помнил. Очнулся сегодня рано утром в тюремной камере.

– Ладно, Михаил Капитонович, понятно, что у вас алкогольная амнезия! Поскольку вы человек беспаспортный, вам за убийство подданного Японской империи полагается смертная казнь, но вы, как вы обмолвились, сотрудник китайской полиции и приехали сюда, судя по билету, из Харбина?

Сорокин кивнул.

– Мы поступим с вами так: отправим вас в Харбин, естественно в кандалах, а там пусть с вами решают ваши начальники!

Это действительно был выход из положения, хотя с похмелья и во всём так внезапно произошедшем всё это представлялось как мелкая суета, и хотелось опохмелиться и хоть что-то выяснить про смерть Штина.

«Дайрен – Харбин

Уважаемый господин Номура!

Сообщаю Вам, что дайренской полицией в ночь с 7 на 8 мая был арестован сотрудник политического отдела Харбинской городской полиции Сорокин Михаил Капитонович. Полагаю, что он Вам известен. Сорокин был арестован в пьяном виде за дебош и драку в корейском публичном доме, которую он устроил, поскольку отказался платить за услуги проститутки. На предложение покинуть заведение он начал драку с вышибалой, тот попытался его вытолкнуть и для устрашения достал нож, но Сорокин у него этот нож отобрал, и вышибала сам на него наткнулся и погиб от кровотечения. Сорокин был сильно пьян, ничего не помнит и ничего не может предъявить в свое оправдание.

Предлагаю использовать данную ситуацию для вербовки Сорокина на компрометирующей основе. Полицией г. Дайрен ему предъявлено обвинение в непредумышленном убийстве, что влечет за собой лишение свободы на 20 лет. Думаю, эту ситуацию можно использовать в наших целях.

Сорокин прибудет в Харбин дайренским поездом 9 мая с. г., вагон № 8 с сопровождением.

С глубоким уважением,

Опохмелиться Михаилу Капитоновичу не дали, вместо этого его поместили с конвоиром в купе скорого поезда Дайрен-Харбин.

Михаил Капитонович смотрел в окно. «Какое сегодня число? – спокойно, будто с ним ничего не произошло, подумал он и сам себе ответил: – Восьмое мая! А какое было вчера? – Его мысли текли так же ровно и спокойно, каким ровным и спокойным было лицо сидевшего напротив конвоира. – Вчера было седьмое! А что было вчера в это время?..» За окном был ровный и спокойный вечер. «…В девять с копеечками!.. Если так, то вчера в это время, в девять с копеечками, я был на причале с леди Энн». Но об этом ему вспоминать не хотелось, потому что леди Энн уже была чужая. Его мысли текли медленно и ровно, мешало только страстное желание опохмелиться. Он посмотрел на руки, на них впереди были застёгнутые браслеты: «Вот это они промахнулись, надо было застёгивать за спиною, сзади!» Он наклонился к конвоиру, как будто с вопросом, конвоир наклонился к нему, и Сорокин ударил его снизу вверх в нос. Глаза конвоира сошлись у переносицы, и он обмяк. Сорокин стал рыться в его карманах и, конечно, нашёл ключик от браслетов и немного денег. «Фацай!» – подумал он, вышел из купе и пошёл наугад. Его выбор оказался верным, и через два вагона он вошёл в вагон-ресторан. Он забыл это сделать раньше, но, как только сел за столик, стал смотреть по своим карманам и нашёл портмоне, открыл его и обнаружил много денег, много маньчжурских даянов, с которыми он позавчера сел в поезд с Элеонорой, и ещё английские фунты. Он пересчитал фунты – их было пятьсот, с портретом королевы Виктории. Он сразу понял, что их положила ему Элеонора, и подумал, что это она таким образом рассчиталась с ним за прожитое вместе. Он хмыкнул. Подошёл официант, тот же самый, позапозавчерашний, и принёс не заказанный Сорокиным графин водки и селёдочно-картофельный салат. Они молча посмотрели друг на друга. У Сорокина взмыло желание отдать официанту за такую предупредительность все деньги, которые были в его портмоне, но он вовремя одумался.

– Благодарю!

– Не за что!

Он стал пить водку, в голову полезли одно воспоминание за другим, но он перед ними последовательно захлопывал двери: «Незачем! Вы откуда? Пошли вон!» Он пил рюмку за рюмкой, смотрел в одну точку, где-то далеко, но близко в этой точке в полный рост стояла Элеонора, она была странно одета: в длинное простое белое платье с воротничком под горлышко с большими, громадными рукавами, и она махала ими, намахивая на Михаила Капитоновича воспоминания, а он только и делал, что захлопывал перед ними двери. В его голове всё это время пульсировала фраза, происхождение которой он не мог вспомнить: «А счастье было так возможно!» Он не заметил, как до капли выпил водку и до крошки хлеба, которым вылизывал тарелку, съел салат.

– Вам, наверное, пора! – тихо сказал ему официант и получил богатый расчёт.

«Чёрт, откуда он знает? – подумал Михаил Капитонович, когда подошёл к своему купе. – Наверное, видел, как меня конвоировали!»

Когда он вошёл в тёмное купе, конвоир ещё только начинал шевелиться. Сорокин накинул на себя браслеты и уселся на место. Конвоир застонал и открыл глаза. Минуту он ничего не мог понять, только размазывал по лицу уже подсохшую кровь, потом что-то понял и забился в угол. Сорокин привалился к стенке и уснул.

Утром конвоир отомстил, он разбудил Сорокина, ударив его в нос, и даже подлез вытащить портмоне, но Сорокин глянул на него так, что тот попятился и сел. Однако он всё же отомстил, ударил в спину так, что Сорокин свалился с подножки вагона и сильно расшиб колени и ладони об асфальт харбинского перрона.

В кабинете перед ним сидели Номура, Ма Кэпин и Хамасов.

«Две макаки и хам!» – подумал про них Михаил Капитонович.

– Как вы так смогри нариза́ться, чтобы не помнить, что убири черовека? – Номура вместо «л» говорил «р».

– Господин Номура! – Сорокину хотелось сказать «Номула», но он решил не дерзить. – Это не ваше дело! – всё-таки надерзил он. – Я не помню, чтобы я кого-то убивал. В публичный дом я пришёл пьяный, там выпил ещё, а дальше ничего не помню…

– Вам… – перебил его Номура, но Сорокин продолжил:

– Мне показали какой-то труп со стёртым лицом, может быть, это и был кореец, но корейских трупов на каждом углу Дайрена – сколько угодно.

– Есть свидетери…

– Я готов понести заслуженное наказание, – отрезал Сорокин и стал думать, что больше ничего не скажет.

– Вам грозит двадцать рет китайской тюрьмы!

Сорокин молчал.

«Да хоть тридцать! – подумал он. – Ха-ха! А в Дайрене вообще грозили смертной казнью!»

– Однако… – сказал Номура и посмотрел на Ма Кэпина и Хамасова.

Хамасов поднялся, открыл браслеты и подал Сорокину влажную салфетку.

– …езжайте домой. – Номура закрыл тощую папку, видимо со следственными материалами по уголовному делу. – Приведите себя в порядок. Завтра мы продоржим разговор. Судя по всему, вы надорго вернурись!

Когда Сорокин вышел из управления, у подъезда его ждал в коляске Мироныч. До ближайшей бани они доехали молча.

Мироныч взял из-под сиденья саквояж и пошёл вперёд.

Баня была обычная: омская, тверская, смоленская, московская, наверное. Сорокину было не с чем сравнивать, до Харбина он мылся в банях только окопных.

– Да, Михал Капитоныч, знатное это дело – баня! – Мироныч снимал одежду, развешивал её на крючки, тряс веник, развернул платок, в котором было сало и хлеб, достал полштофа и кликнул банщика: – Ты, любезный, как мы третий раз попаримся, сперьва квасу нам принеси, а после пива!

Любезный, во влажной белой полотняной рубахе и штанах, поверх которых был повязан кожаный фартук, с важным видом кивнул и спросил:

– А мозоли резать будете, Сергей Мироныч?

– А как же! Нам без этого – нельзя! И вот, одёжу возьмёшь, – он указал на Сорокина, – постирать… – Будет исполнено!

Сорокин раздевался. Ему казалось, что, пока он сидел в камере, а потом ехал с конвоиром, он весь прокис, и на нём всё прокисло. Хотелось всё сбросить, отмыться и одеться в чистое, свежее и обязательно новое. Мироныч, уже раздетый, сел на лавку и похлопывал по коленям сухим берёзовым веником.

– Эт что?.. Наша харбинская баня-то, эт как в Ярославле или в Кинешме, а вот тятя… мы с ним лес в Москву возили… как распродастся, ежли с хорошим барышом, так нас с братом водил к мадам Сандуновой! Бывал в Москве?

Сорокин сказал, что очень коротко – проездом.

– Во-от! Видишь как? Проездом! А в Москве, если на Красную площадь не сходить, да в Кремль, если у Тестова поросёночка с грешневой кашей не откушать, а после у Сандуновой не помыться, считай, что в Москве и не был.