К началу. История Российской Империи - Михаил Яковлевич Геллер

На поверхности спор шел о том, являются ли русские обряды, которые со свойственной ему страстностью отвергал патриарх, - двуперстие, восьмиконечный (вместо четырехконечного греческого) крест, хождение во время совершения обрядов «посолонь», по солнцу, или в другую сторону и ряд других - истинными или возникшими в результате искажения богослужебных книг? В глубине спор шел о том, каким быть русскому государству. Будучи религиозным, он носил несомненный политический характер. Но также - и психологический.

Советский историк говорит о том, что в 60-80-е годы XVII в. возникает раскол, «новая в русской истории форма массового антифеодального движения». Основанием для такого утверждения является участие старообрядцев в бунтах, восстаниях, в том числе в движении Степана Разина. В действительности раскол не имел антифеодальной направленности. Немало «феодалов» покинуло «никонианскую» церковь, приняв мученическую смерть за веру. Одно из украшений московской Третьяковской галереи - картина В. Сурикова (1848-1916) «Боярыня Морозова». Художник изобразил высылку Федосьи Морозовой: на простых дровнях вывозят из Москвы неистовую противницу Никона, которая, не сдаваясь, поднимает высоко над головой два перста, знак верности старой вере. Федосья Морозова была женой одного из виднейших бояр при дворе Алексея, брата царского воспитателя и любимца Бориса Морозова. По отцу она была родственницей царицы. Федосья и ее сестра княгиня Урусова после страшных пыток, имевших целью вынудить отречение от старой веры, умерли в тюрьме.

Раскол был бунтом - идеологическим - против нового, чужого, следовательно враждебного. Страх перед новым и чужим оказался у части верующих сильнее чувств к царю. Не к царю вообще, но к Алексею, поддерживавшему патриарха. Вместо Алексея ждали «настоящего царя», «избавителя». Это ожидание приняло форму религиозного экстаза.

Столкновение между двумя концепциями русского государства было неизбежно. Мученическая казнь Федосьи Морозовой и Евдокии Урусовой, представителей высшей московской аристократии, увещеваемых царем и патриархом, свидетельствовала о готовности сторонников политики «открытости» идти до конца. Это не была только политика Никона, который наводил порядок в церкви (имея, впрочем, и более широкие амбиции), но также царя и его ближайших советников. Они менялись: после Бориса Морозова пришел Афанасий Ордин-Нащокин, канцлер и глава посольского приказа, затем Артамон Матвеев, но каждый из них, имея свои взгляды на внешнюю политику, действовал в пользу расширения внешних связей, активной русской заграничной политики.

Расширение связей с Малороссией, начавшееся еще при Михаиле, продолжалось, усиливаясь, при Алексее. Николай Костомаров считает, что «перенесение киевской учености в Москву было важнейшим событием в истории русской образованности XVII в.51. Прежде всего, речь шла о перенесении «богословской образованности». Киевский митрополит Петр Могила (1633-1647) привел в порядок православное богослужение в 30-40 годы, опередив Никона на несколько десятилетий и не вызвав на Украине ничего, подобного протестам старообрядцев. Важнейшим делом Петра Могилы было создание в Киеве коллегии, готовившей образованных духовных лиц, каких не было в московской церкви. Осип Ртищев, министр двора, которому очень доверял царь Алексей, пригласил в Москву киевского монаха Епифания Славинецкого, студента, а потом преподавателя киево-могилянской коллегии. Епифаний, вместе с группой приехавших с ним монахов, а также грек-монах Арсений, осуществили работу по введению поправок и изданию в поправленном виде богослужебной литературы. Никон, встретивший приезжих недоверчиво, вскоре переменил отношение к Епифанию Славинецкому, поддерживая его в работе. Тот факт, что внесением поправок занимались киевские монахи, изучавшие в коллегии латинский язык, соприкасавшиеся с польскими католиками, а также грек Арсений, бывший католик, перешедший в православие, вызывали недоверие и прямую вражду к «никонианцам».

Александр Солженицын через два столетия после «бездушных реформ Никона» убежден, что они начали «вытравление и подавление русского национального духа»52. На церковном соборе 1656 г. Никон изложил свое кредо, объявив: «Я - русский, сын русского, но моя вера - греческая». Патриарх не был менее русским, чем его противники, прежде всего самый знаменитый из них, протопоп Аввакум. Патриарх не меньше противников поправок ненавидел латинскую веру, включая латинский язык. «Ты зачем говоришь со мной на проклятом латинском языке?» - бросил Никон в лицо митрополиту газскому греку Паисию Лигариду, явившемуся увещевать порвавшего с царем патриарха. Упрек Александра Солженицына Никону справедлив только в том случае, если автор «Красного колеса» принимает точку зрения старообрядцев, которые превратили православие в национальную монополию, или, как выразился В. Ключевский, «национализировали вселенскую церковь». Петр I, продолжавший, по мысли А. Солженицына, борьбу с «русским национальным духом», осуществил «национализацию» православия в современном понимании этого термина - он огосударствил церковь.

Раскол был спором религиозным, конфликтом, поделившим церковь и верующих. Но в конце патриаршества Никон в разговоре с раскаявшимся бывшим противником Иваном Нероновым о старых и исправленных книгах, соглашался: «И те, и другие добры; все равно, по коим хочешь, по тем и служишь». В значительно большей степени раскол был спором политическим. Старообрядцы выступали, возможно, не сознавая этого, противниками имперской идеи. Начиная с XV в. Москва шла, останавливаясь, но не сбиваясь с курса, к империи. Старообрядцы уводили государство в сторону, отвергая, под предлогом защиты «старины», динамику расширения границ и развития. Никон построил неподалеку от Москвы монастырь - дворец, названный Новый Иерусалим. Плита в зале возвещала: «Здесь центр земли». Столетия спустя Маяковский напишет: «Как известно, от Кремля начинается земля». Для Никона было несомненно, что центр вселенной находится в столице Третьего Рима. Но для Никона было целью превращение Москвы в столицу вселенской православной церкви. Помощь греков была нужна для ее достижения. Старообрядцы защищали, не щадя жизни, свершившееся. Их цель была достигнута, у них не было сомнений: православная вера есть русская вера, не русская вера - не православная вера.

Николай Бердяев написал в 1937 г.: «Московское православное царство было тоталитарным государством»53. Не придавая еще малопопулярному до начала войны термину позднейшего смысла, философ хотел подчеркнуть неразрывность в московском государстве православия, т.е. веры, и царства, т.е. власти. В качестве примера Н. Бердяев ссылается на «замечательного теоретика самодержавной монархии», который учил, что царь должен не только управлять государством, но и спасать души.

Истинный царь был хранителем веры. Царь Алексей, посягнувший на древние русские обряды, не мог быть подлинным царем. Властью овладевает антихрист. Происходит разрыв «тотальности», органической связи между властью и верой. Московское государство, видевшее себя Третьим Римом, было одновременно царством Христовым - царством правды - и государственной властью, управлявшей неправдой. Раскол, пишет Николай Бердяев, «нанес первый удар идее Москвы, как Третьего Рима»54, идее слитности двух царств в одном. Он добавляет: второй удар был нанесен реформой Петра Великого. Александр Солженицын, говоря о бездушных реформах Никона и Петра, соглашается с Бердяевым, но оценивает по-своему эти удары, считая, что они были направлены против русского национального сознания.

Старообрядцы усомнились в истинности царя, они заподозрили его в измене. Не менее тяжкий удар по идее Третьего Рима нанес главный борец за исправление книг, за восстановление чистоты обрядов, главный враг старообрядцев патриарх Никон. Он посягнул на вторую часть двухчленной формулы Третьего Рима - вера и власть. По убеждению патриарха, «священство царства преболее есть», иначе говоря, власть церковная, т.е. власть патриарха, выше царской власти. Видный славянофил Юрий Самарин (1819-1876) писал, что Никон хотел «основать в России частный национальный папизм»55.

Рядом с факторами религиозными, политическими выступили факторы психологические, персональные. В предисловии к исправленному Служебнику 1655 г. о царе Алексее и патриархе Никоне говорится как о «богоизбранной и богомудрой двоице», за которую «вси живущие под державою их… и под единым их государским повелением утешительными песньми славити имут воздвигшего их истинного Бога нашего». Двоевластие в Московском государстве всегда означало смуту. Положение Никона вызывало нараставшее недовольство царского двора. Патриарх делал все, чтобы восстановить против себя всех. Безудержное самовластие, вулканический темперамент, безмерная гордыня пугали и возмущали тех, кто попадал под руку патриарха. Он был строг и неумолим, нередко мелочен в административных делах. Для наблюдения за духовенством он имел свою полицию и стрельцов. Своим высокомерием и властолюбием, своим постоянным вмешательством в мирские дела он восстановил против себя бояр. Наконец началось охлаждение чувств всемогущего покровителя - царя. Николай Костомаров, рисуя портрет Алексея Михайловича, заметил, что царь не мог жить без друзей и всегда подпадал под их влияние, но, спохватившись и увидев свою зависимость, начинал тяготиться дружбой56.