Перпендикулярный мир (сборник) - Кир Булычев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Покажите, – попросил Лев Христофорович, – как вы покидаете квартиру.
– А просто, – ответил Ложкин. – Галоши надеваю, причесываюсь перед зеркалом.
– Всегда?
– А как же непричесанным на улицу выйдешь?
– Замечательно. На это я и рассчитывал. – Минц достал из кармана тюбик и тряпицу. Выжал из тюбика немного мази.
На голоса вышла Матрена Ложкина. Спросила, чего мужики расшумелись.
– Сейчас я сделаю для вашего супруга антисклерозник, – сказал Минц. – Но нам нужна ваша помощь. Это зеркало будет теперь работать по принципу записной книжки. Вечером или с утра, не важно когда, вы этому зеркалу будете сообщать, куда вашему супругу надо идти, с кем встречаться. А когда он будет перед зеркалом причесываться на предмет ухода из дома, лицо, к которому он идет, будет появляться в зеркале и сообщать. Впрочем, к чему лишние слова! Смотрите.
Минц смазал из тюбика большое зеркало и сказал:
– Сегодня Ложкин должен пойти в универмаг и купить пасту.
– Зачем мне паста? – рассердился Ложкин.
– Это условность, – сообразила его жена. – Ты иди, иди к зеркалу, проверять будем.
Ложкин подошел к зеркалу, автоматически вынул расческу и стал приводить в порядок редкую седую поросль. И тут же в зеркале возникло, как живое, изображение Ванды Казимировны из универмага, которая сказала: «Ждем, ждем, паста „Сигнал“ уже приготовлена».
– Ясно? – спросил Минц. Он спрятал тюбик и ушел.
Два дня жизнь Ложкиных протекала спокойно. По сведениям, сообщенным Матреной, Ложкин стал другим человеком. Никуда без совета с зеркалом не выходил. Матрена лишь боялась, что мазь кончится, но Минц обещал, что мазь стойкая.
На третий день случилась беда.
Минц возвращался домой и увидел у подъезда «скорую помощь». Оказалось, она приехала к Ложкину. Ложкина вынесли из дома на носилках, при виде Минца он принялся ругаться, отчего Минц понял, что жизнь Ложкина вне опасности.
Профессор поднялся к Матрене Ложкиной. И первое, что он увидел, – из зеркала на него таращилось страшненькое изображение смерти с косой в руке.
– Что? Почему? Откуда? – накинулся перепуганный Минц на Матрену.
– Сам ее и спрашивай! – гневно ответила Матрена.
Смерть в зеркале повторяла, словно испорченная пластинка:
– Жду тебя в три, Николай Ложкин. Не забудь, Николай Ложкин!
Минц присмотрелся к смерти и крикнул:
– Сними маску, глупец!
Смерть послушно сняла маску. Под маской было молодое, прыщавое, розовое лицо Раечки, воспитательницы детского садика.
– Куда вы его ждете? – грозно спросил Минц.
– На репетицию детского утренника, – ответила Раечка. – По мотивам сказок. Он у нас обещал консультантом быть.
– На репетицию его не ждите, – сказал Минц. – Если Ложкин пробился в больницу, его оттуда не выжить, пока он все лекарства не попробует.
– Так это Раиса! – спохватилась Матрена. – А он-то решил, что его туда, наверх, к трем часам вызывают! Побегу в больницу, разъясню дураку.
Шкурка времени
Лев Христофорович пригласил к себе Удалова на чашку кофе. Ксения не разрешала Корнелию Ивановичу пить настоящий крепкий кофе, к которому он пристрастился за время своих космических странствий, полагала его вредным для удаловского сердца, а Минц сам был кофейным любителем, умел выбирать, молоть, обжаривать и варить в старинных армянских турках такой напиток, что его запахом пропитывался весь дом, и жильцы – кто с завистью, а кто с негодованием – нюхали воздух и покачивали головами. Впрочем, любой из обитателей дома № 16 по Пушкинской улице мог заглянуть к Минцу на чашечку, если тот, конечно, не был занят изобретательством или научно-теоретическими размышлениями. Но Минц большую часть суток был занят.
Старые друзья пили кофе маленькими глотками, чтобы лучше прочувствовать, и запивали его из бокалов добрым французским коньяком, присланным профессору из Сорбонны, где он в прошлом году делал доклад, а заодно походя решил проблему протекавших крыш старинного университета, окружив их силовым полем. Вот и благодарили его коллеги, не забывали.
– Странно, – произнес Корнелий Иванович, – я тут под Новый год купил французского коньяка, в такой же почти бутылке, только золота было больше на этикетке. А вкус оказался хуже, чем у трех звездочек мелитопольского разлива.
– Ничего странного в этом нет, – возразил профессор. – Типичный пример несоответствия вывески и содержания.
– Это грустно, – сказал Удалов, – всю жизнь я с этим сталкиваюсь. Еще на пионерской линейке рапортовал, помню, о сборе двух тонн макулатуры, а было ее три кило. Помню, такая была добрая девочка, Ириной звали. – Удалов вздохнул и задумался.
– Ты о ком, Корнелий? – спросил Минц.
– Это во втором классе было. Я ей все фантики отдал. И марки потом тоже. А когда была контрольная по арифметике, она списать не дала.
– Обидно, – согласился Минц. – Очень обидно. Печенья хочешь?
– Нет, не хочу. У меня в школе и другие печальные случаи были.
– Какой период жизни у тебя ярче всего стоит в памяти? – спросил Минц.
– Школьные годы, особенно школьные каникулы, – без колебания ответил Удалов.
– Я так и думал, – согласился Минц. – А вот о себе я этого не скажу. Не знаю, не помню, не участвовал.
Они помолчали. Когда ты сжился с человеком, сблизился с ним, пережил немало приключений, то можно посидеть молча, это не мешает общению.
– Как мы можем разбираться в других людях, – неожиданно для себя сказал Удалов, – если сами себя не знаем.
– Правильно, – ответил Минц. – Потому что наш облик вовсе не отвечает внутреннему содержанию. Об этом писали еще древние. Я старался решить эту задачу, ответить на вызов, который мне бросила природа, но понапрасну. Ты же знаешь.
Удалов кивнул. Он понял, что Минц имеет в виду свое последнее не совсем удачное, хотя и гениальное изобретение. Лев Христофорович изготовил мазь, которой можно было покрыть зеркало. И тогда зеркало отражало не видимость, не зрительный образ человека, а его истинную сущность. Однако это изобретение имело недостаток: ведь состояние человеческой души непрестанно меняется. Сейчас вы дьявол, потому что общаетесь со своим начальником, а через две минуты – вы сущий ангел, так как увидели его секретаршу Ларису.
В зеркале Минца один и тот же человек мог последовательно увидеть десять своих лиц и рож, в зависимости от обстоятельств.
– Ты же знаешь, – повторил Минц, – что нельзя упрощать обыкновенного человека, нашего с тобой современника. Он многообразен.
– Вот я – точно многообразен, – согласился Удалов.
Они еще помолчали.
– Жизнь слишком быстро проходит, – продолжал Удалов. – Если в отпуске или командировке, то еще терпимо. Но если в будние дни, то просто катастрофически несется.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});