Присягнувшая Черепу - Брайан Стейвли

Когда он снова замахнулся, я отбросила в сторону копье и выпустила нож. Оружие звякнуло о твердую землю.

Он замешкался, глядя на меня. Дыхание обжигало горло, но я все же выдавила слова:

– Тогда, в Сиа, я думала, что люблю тебя. И считала нужным убить, доказывая, что моя вера сильнее любви. Я ошиблась в обоих случаях. Мое чувство, эта потребность быть с тобой, все время быть рядом, не было любовью. Это было иное – нечто мелкое, жадное, себялюбивое. Любовь не в том, чтобы тупо цепляться за другого. Любовь больше.

Рук, переводя дыхание, недоверчиво взглянул на меня:

– Ни хрена не понимаю.

– Понимаешь, – сказала я. – Понимаешь.

Протянув руку, я двумя пальцами взяла его меч за острие и подтянула к своему горлу:

– Умирая, я хочу, чтобы горло мне перерезала твоя рука. Я хочу видеть твои глаза.

Я сказала правду.

Я так долго исследовала собственный разум, отслеживала каждое движение, взвешивала каждое решение, перебирала выбранные и отвергнутые пути. И мне хорошо было сейчас, отбросив последнее оружие, отбросив всю ложь, что привела меня сюда, громко, простыми словами сказать одно из немногого, в чем я видела бесспорную истину:

– Он ждет меня. Он ждет всех нас.

Солнце подожгло туман дельты, и мир полыхнул пламенем. Кровь и пот горели у меня на языке. Каждая черточка, каждая тростинка, камышинка, каждый излом лица Рука, казалось, были вырезаны ножом. Все было прекрасно – грязь, черепа, омытая кровью бронза, – и все это могло исчезнуть до следующего моего вздоха. Я стояла, опустив руки, прибитая к месту дневным зноем и недрогнувшим взглядом Рука.

Я пришла в Домбанг, чтобы полюбить его, и я его не любила.

Только сейчас это ничего не значило.

Я чувствовала повисшее в воздухе развоплощение, как молчание перед песней. В молчании было все.

Рук медленно, как движутся во сне или под водой, опустил меч:

– Нет.

Мгновение я думала, что разрыдаюсь или упаду замертво. Провал. Я сделала все, что могла, чтобы послужить богу, и не справилась. Мне до боли хотелось ощутить эту бронзу в себе, ощутить последнее прикосновение Ананшаэля.

– Бей! – сказала я.

– Нет.

Он больше не смотрел на меня. Он смотрел мимо, как будто пытался различить что-то, приближающееся издалека.

– Прошу тебя.

Рук покачал головой и немного отступил.

– Ты мне нужна, – тихо сказал он.

– Нет, не нужна. Ты сам сказал: я зверь. Злобная, безумная.

– Такой ты мне и нужна. – Он кивнул мне за плечо. – Чтобы выжить, мне нужна вся звериная злость, сколько ее есть.

Я медленно, как шевелятся, начиная ощущать свое тело при пробуждении, оглянулась.

Полуденное солнце висело прямо над головой вбитым в небо бронзовым диском. Дельта, всегда полная музыки птиц и насекомых, молчала.

Они пришли.

У меня на глазах из зарослей выступили Трое – женщина и двое мужчин, нагие, такие, как их веками описывали домбангские жрецы. Бесспорно, они были прекраснее всего, что мне доводилось видеть, – легкие, как ягуаровы, мышцы играют под разрисованной пятнами пота кожей, глаза как жидкие самоцветы, волосы прилеплены к голове влагой. Самый высокий, мужчина, был черен, как летняя полночь, и руки его у плеча были толщиной почти с мою талию. Но и он, такой огромный, не выглядел неуклюжим или медлительным. Он двигался как вода, как наступающий на берег шторм. Второй мужчина был ниже ростом, стройней и светлее – скорее хлыст, чем бык, – и даже когда стоял неподвижно, чудилось, что он свивает и развивает кольца.

«Синн, – подумала я. – Это, должно быть, Синн».

Он поймал мой взгляд и улыбнулся. Зубы – острые как ножи.

Явись эти мужчины одни, я могла бы вечно любоваться ими, затерявшись в их совершенстве, но они были не одни. Между ними стояла женщина – та, которую я помнила с детства. Ее бронзовая кожа блестела на солнце, и тело было оружием, таким же смертоносным, как наше. Ото лба по выбритой голове тянулась прядь волос и стекала ей на лопатки. Кожу, как и кожу ее спутников, изрезали шрамы. Людские тела эти гладкие рубцы бы обезобразили. Кем Анх и ее супруги носили их, как бесценные самоцветы. В остальном они были наги – той наготой, перед которой я устыдилась своей одежды, устыдилась, что прячу данное мне богиней тело под шкурами мертвых животных.

И еще ее глаза, золотые, как мне и помнилось, жидкие, переливчатые, словно зыбучие пески, затягивали меня в себя, в глубину.

Я не могла поверить, что когда-то ушла, что могла думать о чем-то другом, как не о том, чтобы найти ее и следовать за ней, затерявшись в ее глазах. С усилием таким жестоким, что у меня едва не вырвался крик, я заставила себя зажмуриться. Это было как шагнуть с солнцепека в ледяную воду, как дышать льдом. Даже в темноте своего сознания я видела ее – явственный прекрасный образ, несравнимый с человеческим.

– Ты ошибся, Коссал, – услышала я собственный голос.

Хроники Рашшамбара подробно описывали кшештрим. Как-никак отчеты составляли на всем протяжении многовековой войны. Все авторы в один голос говорили о нечеловеческом уме кшештрим, об их бессмертии, полном бесчувствии и равнодушной жестокости. Никто из хронистов не упоминал неземной красоты. Я попробовала уместить в словах то, что представилось моим глазам. Не сумела. Даже теперь, много лет спустя, я могла бы пятнать чернилами страницу за страницей, не находя верных слов, выражений, хоть близких к истине. Тщетно. На земле есть вещи, неподвластные речи.

– Они не кшештрим, – сказала я, снова открыв глаза.

Все трое встрепенулись при этом слове – не рывком, как человек перед угрозой, а неспешно пробуждая силу, подобно напружинившемуся для прыжка коту.

Ханг Лок и Синн оскалили заточенные зубы и, видно, готовы были кинуться на нас. Тогда Кем Анх взяла обоих за руки, пальцами пробежала от локтей к плечам движением, полным пугающего соблазна. И медленно покачала головой.

– Нет, – подтвердил Коссал.

Я обернулась: старый жрец, отложив топоры, стягивал с себя одежду – ту самую хламиду, которую, не снимая, носил в городе. Она лужицей стекла ему под ноги, и тогда он снова поднял бронзовое оружие.

– Они не кшештрим.

И снова мужчины зарычали, и снова Кем Анх удержала их, обнимая за плечи, поглаживая по бокам, успокаивая.

– Я говорила… – забормотала Чуа. – Они боги. Мы бы не предались кшештрим. Недаром наша клятва: «Только не им!»

Я на Чуа не смотрела.