Момемуры - Михаил Берг

Не претерпели значительных изменений композиционная структура романа, последовательность, состав и композиция глав (кроме главы «Бесы», см. об этом подробнее в прим. ), концептуальное содержание основных сюжетных линий, взаимосвязь эпизодов и главных событий романа, содержание и структура практически всех портретов, включая персонажей, имевших отчетливых прототипов в среде ленинградского и московского андеграунда, а также литературнокритические оценки их произведений.

Возможно, именно здесь имеет смысл затронуть один принципиальный вопрос — о полноте представления в романе самого явления и истории неофициальной литературы, о критериях отбора персонажей, о принципах работы с биографическим материалом. О своем взгляде на проблему взаимоотношений в романе исторической и вновь созданной реальности в своем нижеследующем предисловии пишет Б. Мартынов, делая акцент на связи между персонажами и прототипами. Но, конечно, проблема использования и отображения исторической реальности в романном пространстве значительно шире, правда, и мы здесь в состоянии затронуть лишь некоторые отдельные аспекты этой темы, представляющиеся нам принципиальными. Хотя в тех или иных фрагментах романа автор обращается к эпизодам биографий своих героев, имевших место в 1950-х и 1960-х годах, основным хронологическим периодом биографического пласта романа, наиболее полно воспроизведенном, является 1970-1980 годы. А если говорить еще более точно, то наибольшее число воспроизведенных в романе событий происходили с середины 1970-х годов, то есть с попыток издания сборника «Лепта» (1975) и появления самиздатских журналов «37» (1975) и «Часы» (1976), до начала перестройки, а вернее — начала заключительного периода существования «Клуба-81» (1983-1984) . Еще более узкими являются хронологические рамки автобиографического пласта романа, который также завершается в 1983 или 1984 годах, в то время как начало довольно легко датируется концом 1978-началом 1979 (первое знакомство героя с представителями «второй культуры»). Это что касается воспроизведения в романе истории нонконформистской литературы. Но так как знакомству главного героя с культурным подпольем предшествовал краткий период взаимоотношений с официальной советской литературой, то хронология воспроизведения литературных реалий расширяется еще на два или три года, сдвигаясь к зиме 1976 или 1977, к поездке протагониста автора в Переделкино для встреч со «столичными патриархами». Если поставить перед собой цель упомянуть всех тех, чьи биографии были использованы, адаптированы, переосмыслены автором в романе, а это без сомнения несколько сотен имен писателей, наиболее заметных и уже забытых деятелей «второй культуры», то выяснится, что целые группы даже не упомянуты (например, круг К. Унксовой в Ленинграде или «Московское время» А. Сопровского, С. Гандлевского в Москве), а от многих в сухом остатке остался лишь забавный анекдот или брутальная черта характера. Зато несколько десятков писателей и поэтов присутствуют в «Момемурах» и своими бурными биографиями, и довольно пространными и пристрастными обзорами творчества. Понятно, что предпочтение автор отдавал тем, кого знал лично, дополняя этот пусть и немалый, но все равно ограниченный круг теми легендарными персонажами советского андеграунда, вокруг которых во второкультурной среде существовало облако мифов и анекдотов. Но если свести принцип отбора к некоторой, понятно лишь приблизительной формуле, то можно предположить, что предпочтение отдавалось ярким творческим личностями с экзотическими биографиями. Причем вторая часть — экзотичность, порой, монструозность характера — была определяющей. С другой стороны, чем более экзотической и драматической была судьба писателя, тем более решительно автор вмешивался в ее литературное отражение, прихотливо соединяя реальные события с вымыслом и искажающими, ироническими интерпретациями.

Это обстоятельство стало одной из наиболее сложных задач нижеследующего комментария, смысл которого и состоял в попытках восстановить, реконструировать, насколько это возможно, ту историческую реальность, которая была использована автором для создания ее романной версии, все более усложнявшейся и удалявшейся от первоисточника с каждой последующей редактурой. «Момемуры» – не просто роман в романе, это роман, в котором множество, буквально сотни когда очень скоротечных, чрезвычайно плотных, спрессованных в ироничную схему, но иногда пространных, со своими разветвленными сюжетными линиями локальных романов, — и каждый из них содержит свой сюжет взаимоотношений с литературной и исторической действительностью. Эти сюжеты естественно разнятся между собой в зависимости (в том числе) от сегодняшнего положения того или иного автора андеграунда, обрастая новыми мифами, если судьба писателя сложилась в постперестроечную эпоху более или менее удачно, или, напротив, теряя былую, в том числе мифотворческую продуктивность и актуальность, если творчество автора оказалось не востребовано новой эпохой. В любом случае общих и репрезентативных форм объяснения самого феномена советского андеграунда до сих пор не выработано, многие исследования, в том числе, неофициальной литературы, остаются локальными, сама «вторая культура» продолжает быть для общества зоной архаического и мифологизированного опыта. Что, конечно, не может не влиять на способы интерпретации романа и способы комментирования его22.

Со дня выхода в самиздате первого варианта «Момемуров», во многом опровергающего канонические представления о советском культурном подполье, прошло 20 лет. Подполье было энергетической зоной, с еще неизведанными потенциальными возможностями, но и со своими охранительными инстинктами, очень часто превращавшими социально новое и психологически катастрофическое в эстетически знакомое, если не шаблонное.. 10 лет назад «Момемуры» появились в малотиражном журнале, оппозиционном литературному мейнстриму тех лет, и хотя в течение года роман вошел в число номинантов Русского Букера, а затем петербургской литературной премии «Северная Пальмира», он не стал источником дискуссии о судьбе советской контркультуры, вновь попадая в очередную менопаузу русской истории.

Однако среди разнообразных деконструкций прошлого не случайно все чаще звучат еще вчера казавшиеся парадоксальными утверждения, что именно советская эпоха в ее официозном и неофициальном преломлении, возможно, была главным достижением многовековой русской культуры, искавшей воплощения своих утопий и воплотившей их в как в социальных структурах русского коммунизма, так в и весьма прихотливым механизмам противодействия им. «Момемуры» — не только роман о богемной жизни в тоталитарном обществе, это еще каталог самых разнообразных способов добиться свободы и счастья, когда ни для первого, ни для второго, казалось бы, нет никаких оснований, однако социальная креативность и обостренное чувство времени оказываются в состоянии использовать вроде бы непреодолимые преграды, как опоры.

Наш комментарий не претендует на полноту, он не нацелен на то, чтобы воссоздать в примечаниях первую версию романа, но, очевидно, предоставит возможность читателю несколько приблизиться к ситуации возникновения и изменения авторского замысла, а также понимания той жизни, которая для многих представляется еще (или уже) не вполне достоверной и мифологизированной историей.

ОТ КОММЕНТАТОРА ИМЕН

Несколько лет назад мне из Москвы позвонил незнакомый человек по фамилии *ский и сообщил, что в настоящее время занят комментированием опубликованных в «Вестнике новой литературы» «Момемуров» Михаила Берга, что работа в целом движется неплохо и близка к завершению, но, к сожалению, в ленинградских реалиях он, *ский, не специалист, по каковой причине у него есть некоторое количество вопросов, которые он надеется с моей помощью разрешить, для чего и приедет на днях в Ленинград и постарается меня посетить, а вопросов этих у него… (голос в трубке прервался, послышался шелест наскоро перебираемых листов) …да, вот, 188 вопросов, что вы скажете в ответ на мою просьбу? Я молча кивнул в знак согласия, мол, приезжайте, будем рады, вот адрес, и быстренько распрощался.

Прошёл год, другой, третий… *ский, не приезжал, не звонил, но в прошлом году до меня дошёл слух, что кто-то другой в той же Москве возобновил работу по комментированию «Момемуров», после чего, упреждая новый телефонный звонок с просьбой о помощи, я решил заняться комментариями сам. И в самом деле, вопросов по ленинградским реалиям у меня, как местного жителя, проведшего немало времени в кругах неофициальной культуры, будет всё-таки меньше, чем у москвичей, – скажем, не 188, а всего лишь 88, а то и вообще мизерные 8. Так примерно и вышло, хотя, признаюсь, в том, что касается московских и эмигрантских реалий я оказался примерно в том же положении, что и *ский, и никакой Энциклопедический словарь мне не помог, слишком свежие сведения. Мои комментарии, следовательно, не начало, а продолжение, не вызов, а ответ на вызов, или, другими словами, то продолжение, которое в свою очередь можно продолжить.