Текст ухватил себя за хвост - Сухих Анатолий

Ведь оно как бывает. Живет себе человек, живет, и вдруг натыкается на золотую жилу. И сразу всё становится пучком. Вернее не сразу. Жилу же еще разработать надо. Застолбить. Занять нишу. Отбиться от проклятых конкурентов и от любителей поживиться на дармовщинку.

А их, любителей поживиться на дармовщинку, ой как много. Главное, он них, от любителей этих, пользы-то никакой. Вот была бы польза, мы бы и их приладили к делу динамо-машину крутить, ток в слаборазвитые регионы давать.

Что всё-таки изменилось? Я стал добрее? Терпимее? Понятливее?

Да вовсе нет, я просто как был очень ленивым, так очень ленивым и остался. И спасать человечество и цивилизацию я немного утомился.

Хватит. Наспасались. Хорошо, хоть до смертоубийства дело не дошло. Я вообще не люблю смертоубийства. Вот такой я гуманный, хотя и не в гуманизме тут дело.

И не в том, что в заповедях написано. Просто ценности несоизмеримые. Это в игре всё просто. Мочи, кого нипопадя и будешь прав. И будешь победитель. Я в такие игры не играю, разве что в шахматы. Ну, или в дурака подкидного.

Правда в дураке не убивают, а просто бью, дама бьёт вальта, король даму, туз вообще всех бьёт, но о смертоубийстве там речи нет вообще. А в шахматах вообще не бьют, там просто едят. Или кушают. Мы с Валькой, так вообще выпиваем.

Так и говорим, чтобы понятно было – я выпил твою ладью. Раньше ели. Ну, когда фигуры были из шоколада. А теперь всё, уже не едим, а пьём. Так гораздо веселее. И смешнее.

Не буди Лихо пока оно тихо. Себе дешевле будет. Я вот забыл эту народную мудрость и разбудил. Нечаянно. Себе на голову.

Нет, это я ему, Лиху одноглазому этому, чуть на голову не наступил, вот оно и проснулось. Я его себе таким жутким циклопом представлял, который еще там, в пещере баранов считал, но нет. Симпатичное у меня Лихо, милое даже. Только вот разбудилось.

Разбудившееся Лихо – это вам не Лихо, когда оно тихо, это совсем наоборот.

– Антон Владимирович, я не понимаю, что происходит. У меня такое ощущение, что меня взяли сюда в качестве подопытного кролика. – Вадим выглядит несколько смущенно, видно, что разговор этот для него важен и непрост.

– Вадим, мы здесь все подопытные. Ты это очень точно выразил, более того, я тебе скажу сейчас адын умный весчь, только ты не обижайся. – Резко пытаюсь понизить градус беседы, главное не пришибить молодого человека, он всё верно понял, только трудненько ему будет с этим смириться и жить.

– Ты всё верно понял, что взяли тебя сюда ни за какие не за заслуги, и уж тем более не из жалости. Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого не жалели. – Пальчиками обозначаю цитату, растягивая улыбку на пол-лица. – Тут вот какое дело. Мы на самом деле, как ты выразился, кролики, но не только и не столько кролики.

– Мы не такие, как они. И ты это тоже почувствовал сразу, тебе раньше никогда не приходилось этого ощущать в таком объёме. Нам не дают таблетки, на нас не воздействуют приборами. Потому что ни приборов, ни таблеток и нет никаких.

– Я не буду нести всякую эзотерическую чушь, потому что в этом совершенно не разбираюсь, да и не собираюсь разбираться. Потому что во всех этих, так сказать, учениях, может и есть крупинка истины, но она зарыта под таким слоем дерьма, что её просто не раскопать.

Проще уж эту крупинку на голом месте синтезировать, чем там докапываться. – Вот, началось, что-то типа 'Стоять сюда, смотреть смирно, начинается чистка щенка под капитана', и эту миссию мне выполнять придётся.

Ну что поделать, саксаул, он и Африке саксаул, а саксаулом я себя с детского сада понимаю. Почему-то ровесники сразу признают во мне саксаула, а старшие товарисчи пытаются назначить меня самым главным. Среди ровесников, естественно, как в детском саду.

Мне в душе, иногда, даже чуть обидно было, когда самым главным пытались не меня назначить, вернее, что если меня не пытались, я сразу к таким старшим товарисчам терял пиетет. Но самым главным я никогда не становился, или, если и становился, то буквально на очень недолго.

Потому что строем я ходить никогда не умел, да и по-правде, учиться не собирался. Терпеть ненавижу, когда меня строят, но и сам строить никого не люблю. Хотя, иногда, впрочем, довольно часто, занять место в строю, слиться, ощутить себя 'одним из', пошагать в ногу, и даже чуть-чуть увести 'роту под свой барабан' – мне бывает по кайфу.

– В общем так. Босс тебе по ушам, конечно, проехался, сам понимаешь, работа у него такая. В голову не бери. Приходишь, уходишь, блюдёшь дисциплину, делаешь, что сказано, из штанов не выпрыгиваешь. И не пытайся соразмерить свою зарплату с теми результатами, которые ты наработал – нам платят не за них.

– Можешь считать себя кроликом, а зарплату морковкой, тем более, что в этом есть сермяжная правда. Платят нам всем тут за то, что мы тут находимся, это, во-первых, в смысле, как бы под присмотром, а во-вторых, сейчас на самом деле что-то происходит, и мы тут находимся не просто так, а в качестве фокус-группы, если тебе так понятнее.

– Но и не только. Уже одно то, что мы здесь, каким-то образом на то, что происходит, влияет, каким образом – никто не знает. Кроме нас. Мы тоже не знаем. Но знаем, что оказывает. Так что не заморачивайся. Но и не выпадай из процесса, проявляй любознательность. Или наоборот, не проявляй. От этого ничего не зависит. Или что-нибудь, да и зависит. Я не знаю.

NoЛюди никогда не бывают ни безмерно хороши, ни безмерно плохи.

Глава 4, в которой люди никогда не бывают ни безмерно хороши, ни безмерно плохи

По голосу его, как по мосту,

Вновь возвращаюсь – с головой повинной.

Танцующей походкой балерины

Я прохожу лавину за лавиной,

А он – как Воин Света на посту.

По голосу его, как по лучу -

Единственная верная примета -

Определяю направленье света,

С недавних пор я точно знаю это.

Он думает обычно – я шучу.

По голосу его, как по звезде,

В реальный мир я нахожу дорогу,

Но он в себе отнюдь не видит Бога…

И я молюсь – пусть никогда не дрогнет

Тот голос. А иначе – быть беде.

По голосу его, как по лучу…

Но он боится моего не меньше

Друзей трусливых, лести, вздорных женщин,

Признаний, знаний, сквозняков и трещин.

Мне нечего сказать. И я молчу.

NoЛада Пузыревская

Что наша жизнь – театр. Посыл мне, насколько глубоко симпатичен, настолько же глубоко и отвратителен. Такой типа дуализм. Прямо, как декаданс, который весь глубоко театрален, но еще более – искренен.

Декаданс, который требовал экспрессионистской экстатики, но в высших проявлениях доходил до импрессионистской безмятежности. В этом и был лейтмотив жизнеутверждения, потому что сверхчеловеческая индивидуальность отличается от массовости.

Вот только сумма этих индивидуальностей не явила миру новую синергетику. Старую развалила, а новую не явила. Все попытки собрать воедино ничего не дали. Или не набралась критическая масса, или не возникло взаимодействия, увы, индивидуальности так и остались индивидуальностями.

История учит только тому, что она ничему не учит. Единственная антитеза к обычной реакция толпы, обуреваемой страстью массы – это внутренняя гармония, бездонность, плюралистичность и синкретичность.

История, мечущаяся от экстаза к закону и норме, а от них к эйфории, в страсти вопиющая о покое и в покое взыскующая бурю – это катаклизм в толпе, в макрокосме. В микрокосме – это просто истерика. В каждом отдельном микрокосмосе.

Я похож на истерика?

Истерики мне насколько глубоко симпатичны, настолько же глубоко и отвратительны. Такой вот типа дуализм.

Допрыгались, зайчики. Жареным запахло. Вот оно что, крест-то животворящий делает. Рюрика под подписку выпустили, да и обвинений уже никто предъявлять не будет, не решатся предъявлять. Дело втихушку закроют или развалят, если оно уже есть, дело. Босс молчит, как партизан на допросе, но повеселел, видно, повеселел.

Интернет гудит, ролики сразу в топ попали. На банкет я, естественно, не поехал. Хватило кофе-брэйка, и так уже визитки складывать некуда. Популярность дикая, да и заказов, как отдел продаж сообщил, сразу столько вывалилось, пора повышать цену.

И представительства открывать придётся, сразу в нескольких регионах. Предложения уже есть, и, судя по всему, еще будет много.

А по сути-то я же ничего и не сказал, намекнул только, что мы всё знаем, и что руки у нас длинные.

А руки у нас и так длинные.

Команда. Волшебное, в общем-то, словечко. Его каждый пацан знает сызмальства. Потом, правда, забывает, вернее, это ощущение уходит куда-то на второй, третий план, потому что невозможно в этих наших условиях всю жизнь прожить командой.