Под небом Финского залива - Лира Ерошевская

- Приезжала ко мне туда два раза вместе с дочкой... Послезавтра путевка кончается, два дня могу у тебя побыть, не выгонишь?

Лена молчала, ждала, что он еще скажет, но он, видно, ждал ответа на свой вопрос. А Лене свое хотелось спросить: если бы она не узнала, что он женат, и, следовательно, не произошло бы этого разговора, то он, выходит, побыв у нее два дня и ничего не объяснив, опять исчез бы таким же самым образом? Она разжала сомкнутые губы, произнесла два слова, но дальше говорить не смогла, ливневым потоком хлынуло из нее долго сдерживаемое рыдание, сотрясая все тело.

- Лена, Лена, ну успокойся, прошу тебя.

Но Лена была уже не властна сама над собой. Уткнувшись лицом в маленькую диванную подушечку, Лена рыдала громко, в полный голос, на бабий манер, только что не причитала, и Димка не знал, как остановить эту бушующую стихию. Поняв, что любые слова и уговоры сейчас бесполезны, он вышел во двор и затянулся сигаретой. Когда он вернулся в дом, Лена уже не рыдала, а только тихонько всхлипывала время от времени.

Лена, - сказал Димка, - поверь, что я не планировал своей жизни отдельно от твоей. Это временное отступление, ну смалодушничал, ты должна же меня понять. Все решаешь ты! Поедешь со мной туда, куда пошлют? Одно твое слово! Теперь ты знаешь все! Я не прошу ответа сразу, подумай. Я знаю, что сейчас на тебя свалилось слишком много информации, тебе нужно к ней привыкнуть, переварить все. Но у нас есть еще время. Ты слышишь меня, малыш?

Послушай, Дима, ты всегда говорил мне, что ценишь в человеке честность и не переносишь лжи и фальши. Я старалась не соврать тебе даже в малом и верила каждому твоему слову, а ты... Как ты мог так долго мне врать, ведь и сегодня ты не собирался мне ничего рассказывать. А у тебя было достаточно времени объясниться намного раньше, ведь это признание вынужденное. Я даже не знаю, как бы ты повел себя дальше, если бы я не вынудила тебя на откровенный разговор. Как же мне теперь верить тебе?!

Прости, ты права, я виноват. Только не говори пока больше ничего. Не спеши, подумай.

И какое право ты имел делать мне предложение, имея жену и дочь?! Лена изо всех сил старалась, чтобы у нее не дрожал голос. - Ты говоришь: согласилась принять. Я согласилась принять свободного мужчину, а не чужого мужа. В какое положение ты хотел меня поставить своею ложью?

Ты права, - повторил Димка. - Мне казалось, главное - перешагнуть через...

Жену и дочь, - жестко подсказала Лена. - А через меня ты перешагивал и ...

Опять подступившие слезы не дали Лене договорить, и она замолчала.

Димка ходил по комнате туда-сюда, и половицы под его шагами скрипели противными голосами: "Как быть?" -когда он шел к двери, "Быть как?" - когда он шел обратно.

- Сядь, Дим, - попросила Лена, - в глазах рябит. - Хотя сама она и не смотрела на Димку, вниз, на угол дивана все время смотрела.

Димка сел на стул, на диван - не решился, чувствовал, сейчас к Лене не подступиться, лучше подальше держаться, пусть выскажется, он потерпит, но Лена больше ничего не сказала, говори не говори - ничего от этого не изменится. В ней созревало и крепло решение: "Все! Нет у нее больше Димки. Отнимать его у двух женщин, которым он принадлежит, она не будет. Чужой, чужой, чужой! И всегда был чужим. Все врал! - обида тоже вносила свою лепту в тот хаос, который царил в ее мятущейся душе. А любовь к Димке превратилась в тугой комок боли, который, заняв огромное пространство где-то там, где было сердце, властвовал над всеми остальными чувствами. Казалось, он поселился там навечно. "Ну ладно, не признался во вторую, в третью встречу, но потом-то можно было объясниться, может быть, тогда мне легче было бы простить и перестроить себя, но ведь целый год обманывал, а я уши развесила. Фу, как гадко".

Никак Лена не могла справиться с неожиданной новостью, поставившей с ног на голову все их отношения.

- Лена, - сказал Димка, послушай, если нет в семье лада и любви - все равно она рассыплется, не я первый, не я последний. Надеюсь, это ты понимаешь?! Я виноват, что не сказал тебе о семье раньше, но давай не будем расплачиваться за мою ошибку самым дорогим - нашей любовью. Ну хочешь, я останусь у тебя с сегодняшнего дня навсегда? Форма военная у меня в чемодане, остальное потом заберу. И будь что будет, только чтобы вместе. Лена покачала головой:

Не хочу, Дима. И вообще уезжай. Мне нужно побыть одной. Не обижайся.

Ну не будь такой жестокой, Лена, ведь мне тоже сейчас плохо.

Знаю. Но хорошо нам сегодня уже не будет. И наверное, никогда уже не будет. Уезжай, Дима.

Хорошо, я уеду, пусть будет по-твоему, - Димка стал собираться. - В понедельник я тебе позвоню... А может, я останусь, Лена?

Нет, Дима. Я прошу тебя. Димка вышел в прихожую, оделся:

Ты меня хоть до порога проводишь?

Лена встала, вышла вслед за Димкой. Димка притянул ее к себе, хотел поцеловать. Но Лена уперлась руками ему в грудь:

Не надо.

Как хочешь. До свиданья. Зря ты так!

До свиданья. Спасибо тебе за дрова.

Димка вышел, осторожно прикрыв за собой дверь. А Лена опять побрела к дивану. Легче ей не стало от того, что Димка ушел, и все-таки сейчас для нее одиночество было нужнее. Чтобы отвлечься от своих невеселых мыслей, она стала выискивать для себя разные хозяйственные дела, до которых до сих пор не доходили руки: пересмотрела свой гардероб, починила то се, устроила небольшую постирушку, но мысли все равно вертелись в одном направлении, она вспоминала свои встречи и разговоры с Димкой, теперь пропуская их через фильтр открывшегося ей знания о нем, и многое приобретало новый смысл и звучало совсем иначе, чем раньше. В этих воспоминаниях Димка не становился ни хуже, ни лучше, просто она многое переосмыслила, увидела с других позиции, но созревшее в ней раньше решение было неизменным. Теперь оно диктовалось какой-то внутренней потребностью ясности и правильности своего поведения. Димкин голос, звучащий с ноткой жалости и сочувствия к дочке, да и к жене тоже, когда он рассказывал о своем несостоявшемся уходе из семьи, говорил Лене о том, о чем и сам Димка, быть может, еще не догадывался: нельзя быть счастливым, если своим счастьем ты сделаешь несчастливой свою собственную дочь, кровь от крови, плоть от плоти. Разве сможет он выбросить ее из памяти и из жизни? Может быть, будет скрывать от Лены свою тоску по дочери, но она будет жить в нем, разъедать и перечеркивать все остальное. " И разве смогу я быть счастливой рядом с ним, несчастливым? Нам надо забыть друг друга. Он - военный. Зачем лезть на всякие неприятности. Сломает себе карьеру и уже только за это потом возненавидит и себя, и меня. Нет, нет! Люди с опытом семейной жизни говорят, что любовь все равно проходит с годами, наверное, так и есть", - уговаривала себя Лена, укрепляясь в своем решении, а комок боли, поселившийся рядом с сердцем, ворочался и ворочался, не считаясь ни с какими разумными доводами.

С понедельника жизнь опять покатилась по проложенным ею рельсам ежедневных забот. Димка, как и до своего исчезновения, звонил Лене каждый день, Лена разговаривала с ним чуть- чуть насмешливо, а в общем-то по-доброму, но ни на какие свидания с ним не соглашалась, сказала, что собирается поехать на очередные выходные дни к родственникам. Димка предлагал встретиться в будний день после работы, поговорить обо всем, но Лена была непреклонна: "Не о чем, Димочка". Но Димка был настойчив. Как-то в пятницу он подъехал к проходной НИИ но Лена вовремя заметила его, она резко притормозила и спряталась за спины идущих впереди. Сердечко застучало часто и сильно. Комок боли возле него, только что научив-шийся лежать спокойно, превратился в неотъемлемую часть Лениного существа, снова стал перекатываться слева направо и обратно. Но Лена, приложив руку к груди, зажала его ладонью и тихонько пошла назад. Она вышла из другой проходной, о которой Димка не знал, а со следую-щего понедельника перед тем, как идти домой, стала выглядывать в окно и смотреть, нет ли у главной проходной Димки, но Димка больше там не появлялся. Он даже по телефону не обмолвился, что ждал Лену в пятницу у проходной, хотя продолжал звонить ей каждый день, и Лена по-прежнему перекидывалась с ним несколькими ничего незначащими фразами, ловко уходя от всех серьезных разговоров.

Культмассовая работа, которая оттягивала на себя много умственной энергии, немного отвлекала Лену от копания в своем прошлом. Во время очередного библиографического обзора или беседы Лена начисто забывала вообще о существовании Димки. И к концу третьей недели комок боли, дававшей Лене передышку только во время увлекательной работы, чуть-чуть уменьшился в размерах, как будто подтаял, и Лена повеселела: "Пройдет! Поистине время лучший лекарь".

В воскресенье она вытащила из шифоньера отрез сиреневого шелка, лежавшего там еще с зимы, и, чуть полюбовавшись им, стала лениво листать журнал мод, подбирая подходящий фасон для платья. "Вот это сошью. Шить просто, а смотрится красиво", - решила Лена, останавливаясь на модели слегка приталенного платья. Она разложила на столе большой лист миллиметровки, взяла карандаш и линейку, и только провела первую линию, перенося чертеж с журнала на бумагу, как в окно постучали. Лена вздрогнула, взглянула в окно и, встретившись через не задернутый шторой кусок оконного двойного стекла с Димкиными глазами, стремительно присела, чтобы уйти от них. Потом она тихонько перешла на кухню, где было зашторено плотнее, и присела на табуретку. Комок боли в груди снова стал разрастаться и в одну минуту заполнил собой все пространство внутри Лены. "Открой, открой!" приказывал он Лене. "Не открою! -отвечала Лена. - Что хочешь со мной делай, а не открою". А Димка снова постучал в окно, в то же самое, потом - в окно кухни, раз, два. Лена сидела не шелохнувшись.