Юность Бабы-Яги - Владимир Качан

С себя Саша не спросил за постигшую его неприятность, хотя каждую из них очень полезно расценивать как знак для некоторой корректировки собственного поведения и даже жизни. Нет же! Обстоятельства виноваты, люди подлые, а я – белый и пушистый. Уже в этот период своей жизни Сашу больше всего злило, что во время лечения нельзя выпивать. Целых 10 дней! А потом еще делать контрольный анализ. К счастью, или все же, к несчастью, для Саши лечение прошло успешно, и через две недели можно было опять пить. И тогда, наверное, из-за долгого воздержания Саша сорвался в еще один запой. Короткие предыдущие загулы он считал случайностью. Первых три дня он праздновал с друзьями свое освобождение от антибиотиков, просыпаясь всякий раз с новой девушкой в состоянии крепкого похмелья и всякий раз запасаясь пивом на утро. Потом пива стало маловато, оно не действовало как надо, не возвращало в организм желанное веселье и легкость. И тогда в ход пошли «медведи»: белый – водка с шампанским и бурый – коньяк с тем же шампанским. А дальше, после такого вот утра с «медведями», все продолжалось в режиме нон-стоп до глубокой ночи.

Через пять дней такого режима Саша с запоздалым удивлением почувствовал, что не может остановиться. Он и не останавливался до тех пор, пока совсем не кончились деньги, те самые довольно скромные сбережения, которые были у него на счете в сбербанке. Он пил по-серьезному почти две недели. Тогда Саша попытался все же взять себя в руки и хоть что-то заработать. Но слух о том, что он пьет, быстро распространился в кругах заказчиков на эстрадные песни. Ему ведь несколько раз звонили в течение этих двух недель, звонили разные люди с выгодными предложениями написать песни для поп-звезд, звонили организаторы домашних концертов для богатых людей, обещая вознаграждение, которое свидетельствовало о большом уважении к мастеру рифм и остроумных метафор. Но Саша либо лыка совсем не вязал, либо вязал так, что лучше бы не вязал, потому что разговаривал хамски и заносчиво. Все вкратце сводилось к тривиальным сентенциям типа: «А ты кто такой? Кто ты, а кто я?! Ты деляга, паразит, который наживается на художниках. Ты – клоп, а я – художник. И ты должен понимать…»

На этом месте звонивший обычно бросал трубку и вычеркивал Сашу из памяти своего сотового телефона. Звонила даже Ирочка, сама звонила, а не ее директор. Она хотела по-прежнему не только творческого содружества, но и Сашиного мужского внимания. Но нарвалась на совсем несправедливое оскорбление.

– А не пошла бы ты на… – проорал в трубку пьяный Шурец, и до того, как она ошеломленно повесила трубку, успел еще сказать, что она певица – говно, что она – корень квадратный из Пугачевой, и что она, как женщина – загримированный крокодил, чью хищную харю не скроют ни парик, ни накладные ресницы.

Вот этого Ирочка уже простить не могла. Так, пьяный и пьяный, все бывает, проспится и извинится, но «крокодил» – это уж ни в какие ворота. Она сперва даже хотела пожаловаться Николаше, чтобы распоясавшегося щелкопера его люди поучили как следует, в смысле – как следует обращаться с дамами, но потом сообразила, что вряд ли сможет объяснить Николаше, почему ее так взволновал пьяный бред случайного знакомого. Но чтобы эта пьяная скотина получила заказ на песню – теперь уж никогда!

Таким вот образом Саша в кратчайший срок потерял и связи, и репутацию. Нарабатывается она, как известно, долго, а теряется – в момент. Оставшись совершенно без средств, а утром опохмелившись последней порцией «белого медведя», но уже не продолжая, ибо продолжать было не на что, Саша стал обзванивать знакомых. Но он решительно не помнил, кого и куда послал за отчетный период, поэтому искренне удивлялся, почему с ним никто не хочет разговаривать, а те, кто разговаривает, отвечают «нет» жестко и неприятно, и даже без обычного в таких случаях – «может быть, попозже», или что через неделю наклевывается одно дело, сценарий или что-то еще. Тяжелое уныние, подкрепляемое не менее тяжелой абстиненцией, овладело Сашей. Добавить надо было немедленно, только где и с кем?.. Рассчитывать сейчас приходилось лишь на то, что угостят. И Саша, одевшись понаряднее и кое-как побрившись, все же решил посетить ресторан Дома кино, если пустят, конечно.

Собрав последние силы, Саша соорудил на лице независимо-уверенное выражение, а в походке – расслабленную поступь завсегдатая. Костюм и галстук все же сыграли свою роль, и Сашу не остановили на служебном входе. Точнее, остановили возгласом: «Молодой человек, а вы далеко?», но он уже был на лестнице возле лифта, а лифт как раз вовремя подошел, и он успел укатить на нем на 4-й этаж, к ресторану, ну а гнаться за ним никто не захотел. Лень победила служебный долг вахтерши, да и потом, может, он какой-нибудь заслуженный артист, в лицо их всех не упомнишь, и к тому же прошел ведь мимо, как к себе домой, мало ли что, вдруг обидишь не того. Так что Саша мог теперь не опасаться, что его догонят и выставят, хотя на всякий случай еще постоял на лестничной площадке повыше входа в ресторан. Если охранник на лифте приедет или по лестнице прибежит, он тогда мог бы подняться повыше и подождать, пока тот не уйдет. Выше ресторана никто его искать не станет, все едут именно в ресторан – и законные посетители, и «зайцы», которых не корми ничем, а дай посидеть среди знаменитостей. А большинство – обычные состоятельные люди, не имеющие к кино никакого отношения. Убедившись, что никто за ним не гонится, Саша вошел в ресторан и стал осматривать зал с видом, будто кого-то потерял, будто кого-то ищет по делу. Расчет оказался верным: в зале сидело минимум десяток знакомых, к чьему столику он мог бы подойти безбоязненно и в твердой уверенности, что ему нальют.

Дело было днем, все обедали, но Саша цепким взглядом выхватывал среди знакомых тех, у кого на столе стояло искомое. Наконец его выбор пал на столик, за которым сидели вдвоем – хорошо знакомый агент по размещению самых разнообразных заказов по имени Сева Гаткин и еще более знакомый и даже друг, аранжировщик Тимур, который у себя в студии музыкально раскрасил несколько Сашиных песен.

– Садись к нам, – приветливо сказали оба.

Саша сел и настороженно посмотрел на обоих: не обхамил ли он и их во время своего алкогольного беспамятства.

– Что ты напрягся-то так? – поинтересовался продюсер Гаткин, наливая Саше водки в чистый стакан, а не в рюмку.

Гаткин никогда не позиционировал себя как простого агента, а исключительно как продюсера. Саша постарался выпить не сразу, делая вид, что водка интересует его в последнюю очередь. Продолжая лживо выискивать в зале кого-то, он так и сказал, что, мол, договорились здесь встретиться… и назвал известную фамилию действующего кинорежиссера, который регулярно ухитрялся находить деньги и снимать свое кино. Саша предварительно убедился, что названный режиссер в настоящее время в зале отсутствует, поэтому, как ему казалось, врал органично.

– А ты ему на кой? – с насмешкой посмотрел на него Сева.

– Песня ему нужна для нового фильма, – продолжал Саша по-светски рассеянно оглядывать зал, – да вот, что-то задерживается.

– Саня, кончай брехать-то, – сказал Тимур, – выпей лучше, а то вон у тебя руки трясутся.

Саша инстинктивно убрал руки под стол.

– Да что ты скрываешь-то? – засмеялся Сева. – Все и так знают, как ты погулял. Давай, давай, пей, не стесняйся. Не жди режиссера, он не придет. Нам-то не надо парить, ладно?

И он сам протянул Саше тонкий стакан, наполненный водкой, и сам наколол на вилку кусочек селедки.

– Давай, давай, сначала самое нужное, потом разговор, о’кей?

Саша перестал прикидываться, тем более что душа горела уже нестерпимо. Он только сказал:

– Что ты врешь про руки? Ничего они не трясутся!

Но руки все же слегка подрагивали, когда он проглотил полстакана и взял вилку из рук продюсера.

– А откуда все знают? – спросил он, жуя селедку. – Я же дома пил.

– А телефон, – сказал аранжировщик Тимур. – Если ты хотел, чтобы никто не узнал, надо было и телефон отключить, не отвечать. А то ведь со всеми отношения перепортил. Я тебе, между прочим, тоже звонил.

– И что? – спросил Шурец. – Я тебя тоже обложил?

– Слава богу, нет. Со мной ты только мычал.

– Не помню, – сказал Шурец.

– Еще бы, – сказал продюсер. – Но ты не расстраивайся. Жизнь наладится. Выпей еще. Кто из нас «не падал, не блевал и не ругался», – процитировал он Есенина. – Выпей!

Саша допил свой стакан и потянулся за тарталеткой с печенкой.

– Во-во, закуси, – одобрил Гаткин, – и слушай, что я тебе скажу. Твоя жизнь может наладиться прямо сегодня.

– Каким образом? – без особого интереса прошамкал Шурец набитым ртом.

– Если ты с сегодняшнего дня завяжешь и сделаешь ту работу, на которую я тебя подпишу. Завяжешь?

– Смотря какая работа, – проявил Шурец неуместную в его положении капризность.

– Да не кобенься ты, – разозлился Тимур. – Тебе сейчас любая подойдет. А тут бабки хорошие.