Калиостро - Елена Морозова

5 мая во Франции собрались Генеральные штаты, и Калиостро, решив, что с произволом покончено, направил петицию с просьбой разрешить ему вернуться: ведь он очень любит Францию и всегда способствовал наступлению в ней царства свободы. Сам Калиостро сочинял эту петицию, или ему активно помогал секретарь, неизвестно, но папские агенты о ней узнали и, возможно, даже прочли, ибо, как было установлено, секретарь являлся тайным агентом инквизиции и своим неуемным рвением активно способствовал аресту магистра.

«Господа депутаты Генеральных штатов,

те, кто усердно способствует дарованию свободы французскому народу и возвращению былой славы первейшей монархии мира. Граф Алессандро Калиостро, исполненный восхищения и преданности французской нации и почтения к ее законодателям и достойнейшим депутатам, обращается к вам с просьбой дозволить ему вернуться и спокойно провести остаток дней в вашей стране, интересы и славу которой он всегда принимал близко к сердцу.

Он имел счастье прожить три года в Страсбурге и Париже, где ревностно исполнял долг гражданина, по мере сил своих творил добро и уважал власти и религию.

Неожиданно он вместе с кардиналом Роганом подвергся гонениям; вместе со своей почтенной супругой он девять месяцев томился в застенках деспотизма, царившего во Франции до того, как мудрость ваша заставила засиять свободу, попранную “письмами с печатью”. Выйдя из мрачных узилищ Бастилии, он тотчас без всякого на то основания получил приказ об изгнании, в то время как состояние его было захвачено и рассеяно небрежением бесчестных чиновников, назначенных исполнять королевские указания.

Высочайший суд полностью оправдал его, однако не смог воспрепятствовать нападкам на него презренному борзописцу. Сопротивляясь сим нападкам, он воззвал к королевскому правосудию и попросил признать его право вернуть себе утраченную собственность. Словом, во Франции он творил одно лишь добро и отбыл оттуда, утратив достояние свое, но не потеряв чести. Так позвольте же ему надеяться, достойнейшие и мудрейшие депутаты, что письма с печатью отменены вовсе или, по крайней мере, что вы по доброте вашей отзовете те, кои причиняют вред подателю сих строк.

Проситель берет на себя смелость предоставить вам копию того самого письма с печатью, и вы, господа, сможете сами убедиться, как в течение 24 часов податель, признанный судом ни в чем не виновным, превратился в изгнанника, подозреваемого и виновного.

И в чем же его обвиняли? В том, что он питал дружескую привязанность к кардиналу Рогану и осмелился выступить в его защиту! Его враги стали доискиваться истории рождения его, откуда берет он средства свои к существованию. Но как они ни старались, им не удалось узнать ни об одном поступке, ни об одном слове, кое бы не отличалось добропорядочностью, не было бы исполнено почтением к законам.

Господа, если вы дадите просителю разрешение вновь поселиться во вверенной вам стране, признательность его будет пребывать с вами всю его жизнь. А если вы сочтете уместным его обращение в ваш суд, он представит убедительные доказательства, что состояние его, равное примерно тридцати тысячам лир, находится в нечестных руках. Но если вы посчитаете, что не следует преследовать этих бесчестных людей, он готов пожертвовать состоянием своим, ибо единственным его желанием является окончить дни свои под сладостной сенью ваших законов, исполняя обязанности добродетельного гражданина»8.

О петиции магистра стало известно кардиналу Рогану. Будучи избранным (против собственной воли) депутатом от духовенства, он принял участие в работе Учредительного собрания, но, не согласный с первыми же его декретами, отошел от политики, а весной следующего года эмигрировал. М. Авен приводит письмо Рогана от 7 декабря 1789 года, адресованное архиепископу Лиона, города, куда намеревался отправиться Калиостро. Полагая, что его друг и учитель уже во Франции, кардинал, желая облегчить ему обустройство, рекомендовал его архиепископу:

«Монсеньор, полагаю, вы часто слышали от меня о графе Калиостро и знаете, что я всегда восхищался его удивительными талантами, его любовью к благотворительности и его добродетелями, снискавшими ему уважение многих достойных людей в Эльзасе и, в частности, мою горячую привязанность. Насколько мне известно, он вот-вот прибудет в Лион под именем графа Феникса, и я рекомендую его вам самым живейшим образом. […] Убежден, вы проникнетесь к этому благодетельному человеку теми же чувствами, что и я. […] Надеюсь, предприятие его удастся, и мне хотелось бы только поспособствовать ему в этом. Я также написал о нем господину Сегье и кардиналу де Люиню»[72].

Калиостро ожидал ответа от Генеральных штатов, но из Франции пришла новость о начале революции. Бастилия пала, и папские чиновники, содрогаясь от ужаса, вспомнили, что в свое время Калиостро предсказал это событие. Немедленно пронеслась мысль: а не является ли магистр агентом французских революционеров или грозно прославившихся иллюминатов, исполнивших свое обещание и нанесших удар по французской монархии? Если это так, значит, Калиостро прибыл в Рим, чтобы вести подрывную деятельность, а все его фокусы — это прикрытие для дел тайных и страшных.

Кто-то быстро выпустил брошюру под названием «Пророчества Калиостро и прибытие его в Париж», написанную «по мотивам» слухов непроверенных, но вполне в духе легенды о Калиостро. Написаны «Пророчества…» в форме письма из города Бриксена в Тироле.

«Наконец я еду в Париж. Я обещал вернуться в этот город, как только Бастилия перестанет существовать, а на ее месте разобьют площадь для народных гуляний. […] И вот, 14 июля, в День св. Бонавентуры, между 11 и 12 часами ночи, после беседы с двумя паломниками народа Szalatzki из далекой Сибири, жаждавшими просвещения о Великом Делании, я лег спать, и мне был чудесный сон, посылаемый философам, дабы те могли формировать свои суждения о будущем. Я стоял рядом с грозной крепостью, а с ее высоких стен сыпались камни, и чем больше их сыпалось, тем легче становилось у меня на душе. Разбудив жену, я поведал ей сон и сказал, что Бастилия разрушена, отчего и ощутил необычайную легкость. “Спи… и не мешай мне спать, — ответила жена”. Стоило мне закрыть глаза, как я услышал крики радости. Вскочив, я схватил карандаш, лист бумаги и записал: Бастилия пала 14 июля 1789 года.

Немедленно вспомнив о негодяе де Лонэ, я бросился к книге цифр, с которой не расстаюсь вот уже 20 лет, и совместил каждую букву имени коменданта с особым шифром… и везде получился ноль. А это означало, что де Лонэ простился с головой.