Секториум - Ирина Ванка

Мы обнялись, как в дрянном сериале. Юстин обронил скупую мужскую слезу, присел на опору и закурил.

— Если ты перестанешь сюда таскаться, подохну! Так и знай! — заявил он. — Работы — хрен! Лава притухла. Циркачи расползлись, мать их… Скоро на них, говнюков, за так пахать…

— Отдохни, это ненадолго.

— Вы же меняете проект! Хартия не нужна! Зачем тады я?

— Ничего не меняется. Во всяком случае, до конца моей командировки. Знаешь, куда меня откомандировали? — Юстин кивнул. — То-то же! Зря ты раскис. Именно здесь и сейчас ты нужен больше, чем когда-либо. Мне нужен.

Юстин вынул изо рта папиросу и сплюнул.

— Храбрая ты баба, — сказал он.

— За это мне платят.

— Кто платит, а кто плачет. Схватит он тебя… Схватит и капец! Он уж изождалси, истомилси, так и толчется вокруг, так и топчется. Он уж и меня пасет… Право слово, нашла девка приключение. Те чо, человечьих мужиков мало?

Я присела на коробку с гостинцами.

— Не пугай, Юстин. Не такая уж я храбрая баба. Могу ведь и деру дать.

— Загружайся, — неожиданно сказал он, вскочил и выхватил из-под меня коробку. Я огляделась по сторонам, не спугнул ли кто моего товарища? — Давай ё… лезай, кому говорю!

— Подожди! Дай в себя прийти!

Юстин уже пихал в «кишку» багажную коробку.

— Полезай живо, — командовал он.

В салоне я первым делом поздоровалась с Мариванной, сидящей у люка с неприлично расставленными ногами. На Мариванне был лифчик кустарной работы из того же полиэтилена, что обувь Юстина, старые брюки с армейским ремнем и заплатой на интимном месте. Тугая коса Мариванны была выложена на бюст. Вокруг нее царил покой и порядок. Ее присутствие заставило хозяина выбросить из машины хлам. Теперь здесь можно было разместить пару кресел или раскладушку. Я чувствовала себя третьей лишней, но Мариванна вела себя сдержанно. Она не возмутилась даже тогда, когда ее супруг закурил в закрытом пространстве для экономии никотина.

— Как семейная жизнь? — бестактно спросила я.

— Шик-модерн!

Действительно, супруга Юстина, кроме пышных форм, обладала одной бесспорной добродетелью, необходимой для хартианского бытия: неисчерпаемым запасом терпения.

— Здесь еще один подарок от Миши, — вспомнила я и достала из кармана плеер, — самый подлый, на который он только способен. Пусть пока у тебя полежит. Запрячь подальше…

Юстин немедленно надел наушники, щелкнуть кнопкой и замер.

— О, Лещенко! — узнал он. — Ну… Точно, Лещенко! Здорово, блин, поет! Скажи?.. Я хренею, как поет…

— Там еще «Земля в иллюминаторе». Ты видел когда-нибудь Землю в иллюминаторе?

— Тсс… — Юстин зажмурился, и я пожалела, что не выбросила кассету в дороге. Его ностальгическая нирвана тянулась до последнего аккорда. Затем последовала перемотка.

— Давно хочу спросить тебя, Юстин, но не знаю, удобно ли?..

— Валяй, — ответил разомлевший почитатель советской эстрады, не выпуская из рук плеер.

Он старался понять происхождение устройства. Во времена земной жизни Юстина кассетники были громоздкими и только входили в обиход.

— Как ты загремел сюда, голубчик?

— Дык, я ж… — растерялся Юстин. — Ты чо, не знала?

— Представь себе…

— Я ж из авиации комиссовался. Ну… Туда-сюда, таксистом работал, в депо работал…

— Погоди, в том же депо, что Володя?

— Дык, Вован — кореш мой!

— И что?..

— Да, ничо… — он сплюнул в открытый люк на присыпанные сажей плиты. — Я ж после училища служил… это самое… Меня ж из части отпускать не хотели. Ты, говорили, лечись… и все такое. А я, блин, дурак! Мне ж летать надо! Я ж в школе начал прыгать с парашютом… Я ж за руль пацаном сел… Как батьке дали самосвал, так и сел… В смысле, за руль. Батька пил — я работал, а вечерами на аэродром бегал. Я ж знаю технику, мать ее…

— И что?.. Почему же тебя выслали, такого вундеркинда?

— Да… — махнул рукой Юстин. — Забухали мы с Вовчиком по черному.

— Вот еще! Если б шеф депортировал всех, кто забухал с Вовчиком, весь космос ругался бы матом.

— Да ну… Я ж тады бы сел по 167-ой, за порчу… в особо крупных… По полной катушке. Вот так-то! Вовчик сказал: ну, ты либо садись, либо я тя пристрою на такой транспорт… — сказав это, Юстин выдержал паузу. — Туда, где тя никто не знает, — добавил он. — И без капли пойла.

— И ты догадался куда?

— Не… Я ж не дурак, чтоб поверить. Чтоб у мужиков в гараже не нашлось… Ну, я, блин, взял и согласился. От, жизнь моя, дырявое корыто! Уже б отсидел!

— Вернуться не хочешь?

Мой вопрос насторожил собеседника. Он отложил плеер и совершил последнюю затяжку в раздумье, не привезла ли я ему заманчивых предложений?

— Может, на Земле тебя все забыли? Ты бы мог начать снова жить по-человечески.

— Чо я там нах… забыл? Я ж пилот… А там я чо? Кто меня пустит?.. Здесь житуха, конечно, ни бог весть, но хотя бы без ментов, а там я и за «баранку» не сяду. Не…

— Юстин, ты же был летчиком! Это же уму непостижимо! Истребителем управлять, наверно, труднее, чем «тарелкой»? А у меня сложилось впечатление, что тебя вынули из-под колхозного трактора.

— Ну, даешь! Трактор что ли не машина? Тоже вещь! Попроще «Сушки», конечно, но я бы поглядел, как эти уроды двинут с места тягач! — он указал в сторону космопорта, намекая на пилотов, спускающих с орбиты челноки. — А-ну, погодь! — он подобрал «кишку», включил на фюзеляже мигающий фонарь и свесился вниз. — О! Чо я говорил! Пасевич, гадюкин сын. — Он едва сдержался от матов. — А как хорошо сидели…

— Что там?

— Все, подруга, собирайся. Я ж говорил, пасет он меня.

Все стало ясно, когда лысая голова Птицелова приблизилась к люку. Его роста хватало для того, чтобы взять меня за нос и стащить вниз, но он неподвижно стоял под машиной, вглядываясь в темноту салона, и мерцающий фонарь придавал его лицу пульсирующие зловещие очертания. У меня еще был шанс спрятаться, но я высунулась в люк и похлопала его по плечу для уверенности, что это не «фазан»:

— Привет, Його! — сказала я. — Рада тебя видеть. Я соскучилась.

— Спустись, — произнес в ответ неподвижно стоящий гуманоид.

И я спустилась, как с теплого берега в ледяной океан.

Лица Юстина и Мариванны, как призраки прошлой жизни, преследовали меня на нижних палубах космопорта, но детали уже расплывались в памяти. Сумбурные впечатления пережитого удалялись, волочились шлейфом по полу, цеплялись за пороги. На меня надвигалось что-то невидимое и грандиозное, способное подавить все, что еще жило в воспоминаниях. Лифт опускался на глубину, температура понижалась, становилось трудно дышать.