Самопознание Дзено - Итало Звево

Боясь, что кто-нибудь из семьи вмешается и не даст мне довести до конца начатую мною операцию по спасению, я никому не сказал о первой ликвидации, когда наступила середина месяца. Заплатил все я: разве мог кто-нибудь помнить об этих обязательствах, находясь подле трупа, еще ожидавшего погребения. Впрочем, заплатить пришлось меньше, чем мы думали, так что мне и тут благоприятствовала фортуна. Боль, которую я испытывал в связи со смертью Гуидо, была так сильна, что мне казалось, будто я ее облегчаю, рискуя своим именем и деньгами. Меня продолжала вести та мечта о доброте, которую я столько времени вынашивал еще подле Гуидо. Но меня так измучили все эти волнения, что я уже никогда не играл на бирже для себя.

Однако моя погруженность в обдумывание ходов (это было тогда моей главной заботой) привела в конце концов к тому, что я не попал на похороны. Произошло это так. Именно в тот день наши акции резко подскочили. Мы с Нилини сидели и подсчитывали, какую часть потерянной суммы нам удалось таким образом вернуть. Состояние старого Шпейера оказалось теперь уменьшенным только наполовину. Великолепный результат наполнил меня гордостью. Случилось именно то, что предсказывал Нилини: правда, тогда он говорил это тоном, исполненным сомнения, но теперь, когда он повторял сказанные им слова, сомнения в них уже не слышалось, и Нилини представал всезнающим провидцем. По моему-то мнению, он предвидел не только это, но и прямо противоположное, так что не ошибся бы в любом случае. Однако ему я этого не сказал: мне было нужно, чтобы он с его тщеславием продолжал участвовать в деле. Его желание доказать свою правоту тоже могло повлиять на цены.

Мы вышли из конторы в три часа и побежали бегом, потому что только тогда вспомнили, что похороны назначены на два сорок пять.

Когда мы были уже около арок Кьоцца, я увидел вдали похоронную процессию, и мне даже показалось, что я узнал экипаж одного нашего друга, присланный им на похороны для Ады. Вскочив в одну из колясок, стоявших на площади, мы приказали кучеру следовать за процессией, а сами, усевшись, снова вернулись к обдумыванию ходов. Мы были так далеки от мысли о бедном усопшем, что время от времени сетовали на медленное продвижение экипажа. Ведь кто знает, что может случиться на бирже, пока нас нет! Потом Нилини посмотрел на меня не ротовой щелью, а глазами и спросил, почему бы мне не сыграть на бирже и для себя?

— Сейчас, — сказал я, покраснев сам не знаю почему, — я работаю только для моего бедного друга.

Затем, слегка поколебавшись, добавил:

— О себе я подумаю потом. — Мне хотелось оставить ему надежду вовлечь меня когда-нибудь в игру, так как я старался сохранить в нем друга. Но я произнес про себя слова, которые не осмелился сказать ему: «Я никогда не дамся тебе в руки!» Он же тем временем принялся разглагольствовать:

— Кто знает, выдастся ли еще такой случай! — Он забыл, что сам меня учил, что случаи на бирже представляются ежечасно.

Когда мы добрались до места, где обычно останавливаются экипажи, Нилини высунулся из окошка, и у него вырвался изумленный возглас. Наш экипаж продолжал следовать за процессией, которая сворачивала к греческому кладбищу.

— Разве синьор Гуидо был грек? — спросил он удивленно.

И в самом деле, процессия проследовала мимо католического кладбища и направлялась теперь к какому-то другому — еврейскому, греческому, протестантскому или сербскому.

— Может, он был протестант, — сказал я, но потом вспомнил, что присутствовал на его венчании в католической церкви.

— Это какая-то ошибка! — воскликнул я, хотя поначалу подумал, что его хотят похоронить за пределами кладбища.

Вдруг Нилини разразился безудержным смехом, разевая рот, такой огромный на его маленьком личике, и в изнеможении откидываясь вглубь кареты.

— Мы ошиблись! — воскликнул он.

Когда же ему наконец удалось побороть смех, он начал осыпать меня упреками. Я должен был смотреть, куда мы едем, я должен был знать час погребения, я должен был узнать тех, кто будет сопровождать гроб, и так далее. В общем, то были другие похороны.

Я был так рассержен, что не присоединился к Нилини, когда тот смеялся, а теперь с трудом сдерживался, слушая его упреки. А почему, собственно, он сам не рассмотрел все как следует? Своего недовольства я не выказал только потому, что биржа была для меня важнее похорон. Мы вышли из экипажа, чтобы сориентироваться, и направились к входу на католическое кладбище. Экипаж ехал следом за нами. Я заметил, что провожавшие того покойника смотрели на нас с удивлением, не понимая, почему мы, почтив беднягу до этого крайнего предела, вдруг бросили его на самом интересном месте!

Нетерпеливый Нилини бежал впереди меня. Немного поколебавшись, он спросил у привратника:

— Похороны синьора Гуидо Шпейера уже прибыли?

Привратник, по-видимому, не был удивлен этим вопросом, который мне показался комичным. Он ответил, что не знает. Он мог только сказать, что за последние полчаса в ограду вошли две похоронные процессии.

Мы в растерянности посовещались. По-видимому, узнать, на кладбище ли уже процессия, или еще нет, было невозможна. И что касается меня, я принял решение: я не мог позволить себе явиться, когда церемония уже началась, и прерывать ее. Значит, на кладбище я не пойду. С другой стороны, не мог я и рисковать столкнуться с процессией, возвращаясь. В результате я решил, что не буду присутствовать при погребении, а в город вернусь, сделав большой крюк, через Серволу. Экипаж я оставил Нилини, который не захотел отказаться от присутствия на церемонии из уважения к Аде, с которой был знаком.

Быстро, чтобы ни с кем не встретиться, я поднялся на проселочную дорогу, ведущую в деревню. Я уже нисколько не огорчался тем, что перепутал похоронные процессии и не воздал последние почести бедному Гуидо. Я не мог терять время на религиозные церемонии. На мне лежал другой долг: я должен был спасти честь моего друга и спасти его состояние для вдовы и детей. Когда я скажу Аде, что мне удалось вернуть три четверти того, что было потеряно (и я вновь мысленно прикинул то, что, уже подсчитывал много раз: Гуидо потерял сумму, равную двум состояниям его отца, а после моего вмешательства потеря свелась лишь к половине этого состояния. Так что я был совершенно точен. Я вернул три четверти потерянной суммы), она, конечно, простит мне отсутствие на похоронах.

В тот день погода переменилась к лучшему. Сверкало великолепное весеннее солнце, и воздух в полях, еще сырых после дождя, был чистым и бодрящим. Мои легкие расширялись от движения, которого я был лишен последние дни. Я весь был здоровье и сила. Здоровье познается только в сравнении. Я сравнивал себя с бедным Гуидо и все поднимался и поднимался вверх по холму, чувствуя себя победителем в борьбе, в которой он потерпел поражение. И вокруг меня тоже все дышало здоровьем и силой. Даже это поле с его молодой травой. Долгое и обильное омовение, весь этот потоп, что произошел накануне, приносило сейчас свои благодетельные плоды, а сияющее солнце дарило тепло, по которому так истосковалась еще мерзлая земля. Конечно, чем дальше мы будем отходить от катастрофы, тем меньше мы станем дорожить этим голубым небом, если оно не сумеет вовремя нахмуриться снова. Но такое предвидение дается опытом, и тогда мне это в голову не пришло: я сообразил это только сейчас. В тот же момент в моей душе не было ничего, кроме гимна моему здоровью и здоровью всей природы — вечному здоровью.

Я ускорил шаг. Я наслаждался, чувствуя, как он легок. С холма Серволы я спускался почти бегом. У Сант-Андреа, где местность стала ровной, я снова пошел медленно, но чувство необыкновенной легкости осталось. Я не шел, а словно летел.

Я совершенно забыл о том, что возвращаюсь с похорон моего самого близкого друга. У меня был шаг и дыхание победителя. Но моя радость победителя была подарком моему бедному другу, ради которого я и вступил в борьбу.

Я пошел в контору, чтобы узнать, каковы были курсы перед закрытием биржи. Они слегка понизились, но это меня не смутило. Я не сомневался в том, что, хорошенько обдумав все ходы, я все-таки добьюсь поставленной цели.

Теперь наконец я должен был пойти к Аде. Открыла мне Аугуста. Она сразу же спросила:

— Как ты мог не прийти на похороны, ты, единственный мужчина в нашей семье?

Я положил зонтик и шляпу и, немного растерявшись, сказал, что хочу сразу же поговорить и с Адой, чтобы не повторять много раз одно и то же. Я сумею убедить ее в том, что причины, которые не позволили мне явиться на похороны, были весьма основательны. Но сам я уже не был в этом уверен, и внезапно у меня заболел бок, — может быть, от усталости. Видимо, из-за этого замечания Аугусты я вдруг усомнился в том, что мое отсутствие можно будет оправдать. Должно быть, оно вызвало настоящий скандал: я так и видел перед собой всех участников печальной церемонии и то, как они отвлекаются от своих грустных мыслей, чтобы спросить друг у друга, куда я мог запропаститься.