Философия мистики или Двойственность человеческого существа - Дюпрель Карл

С астрономической точки зрения мир представляет одно связанное силой тяжести целое. Но неужели единство. гармонию космоса надо понимать только механически? Неужели все небесные тела обречены на вечное пребывание в атомистической разрозненности? Если могущественнейшим явлением природы служит не материя, а обнаруживающийся в столь разнообразных формах дух; если природа, очевидно, как бы навешена на дух, то трудно допустить, чтобы объединяющая природу связь ограничивалась только связью материальных масс небесных тел. Дух был бы совершенно бесполезным наростом на космосе, если бы и он не был способен достигнуть единства. Кто склонен скорее допустить бессмысленность истолкования природы, чем бессмысленность самой природы, тому и мысль, что все мировое развитие было направлено только к водворению в мире царства силы тяжести, покажется столь же странной, как утверждение, что существенное значение большого города заключается в массе его построек, а не в совокупной духовной жизни его жителей. И существенное значение природы заключается в духовной жизни населяющих ее существ, а не в местах их жительства.

Какие удивительные перевороты в социальной жизни произведены силами пара и электричества! Но мы далеко еще не знаем всех сил, существующих в природе; их должно быть больше, чем сколько знаем их мы, уже потому, что, как учит нас физика, все силы природы представляют собой только превращение одной неизвестной нам ее первичной силы и что, следовательно, каждая из известных нам сил может переходит в количественно ей эквивалентную, не воспринимаемую нами силу. Да если бы нам были известны даже все существующие теперь в природе силы, то все-таки, вследствие дальнейшего развития земного шара, могли бы явиться новые их превращения, подобно тому как с определенным охлаждением земли явились и другие, чем до него, химические соединения.

Так как, очевидно, нелогично утверждать, что благодаря неизвестным нам силам природы может возникнуть только определенная сумма известных нам явлений, то уже a priori можно допустить, по меньшей мере, возможность вселенского общения, а значит, и вселенского гражданства человека. Вместе с этим появляется надежда на то, что даже по прекращении жизни человечества на имеющем охладиться до степени необитаемости земном шаре не исчезнут плоды земной культуры. Человечество сойдет со сцены истории в такой же мере, в какой сошел с нее оставивший после себя культуру древнегреческий народ. Оно найдет себе преемника в других существах космоса, и если даже допустить, что с ослаблением центробежной силы должна пасть на солнце земля, то все-таки можно сказать: "non ornnis moriar!"

Но в колчане философа есть еще и другие стрелы, которые он может пустить, если бы не достигла цели уже пущенная. До сих пор мы не задались еще вопросом: действительно ли решить задачу установления космического общения предстоит человеку? Может быть, надежды на осуществление космической истории кажутся нам столь плохими только потому, что мы ставим эту задачу человеку? Ведь ничто не препятствует допустить не только то, что эта задача может быть решена на земле человеком высшей, чем мы, организации, которому она будет больше, чем нам, по силам, но еще и то, что инициатива установления вселенского общения будет принадлежать обитателям какого-нибудь другого светила. Теперь мы и должны обратиться к исследованию обеих этих возможностей.

Наш сосед Марс раньше Земли отделился от Солнца, и на нем быстрее, чем на Земле, должно было совершиться как геологическое, так и биологическое развитие, быстрее не только потому, что при меньшем поперечнике он быстрее и охладился – что доказывается обширными ледяными полями у его полюсов, – но и потому, что на нем имеет место более благоприятное, чем на земле, взаимоотношение воды и суши (на нем сравнительно больше, чем на земле, суши). Таким образом, препятствия к возникновению взаимных отношений между обитателями Марса были не так велики, как препятствия к возникновению взаимных отношений между обитателями Земли, а следовательно первым удалось раньше завязать эти отношения и развить более совершенную культуру, чем последним. Значит, жителям Марса должна казаться мысль о будущем общении их планеты с Землей менее парадоксальной, чем нам – мысль об отношениях Земли с их местом жительства. Может быть, относительно биологического развития Марс превзошел уже земной шар; может быть не только то, что в научном распоряжении его обитателей находятся неведомые нам силы природы, но даже и то, что они обладают высшими, чем какими обладаем мы, чувствами. Может быть, они воспринимают своими органами электричество и магнетизм, о существовании которых мы знаем только благодаря аппаратам. Может быть, их орган зрения могущественнее вооруженного телескопом нашего глаза; может быть, их солнечный спектр содержит в себе более семи цветов, так что они видят еще и цвета по эту сторону красного и по ту сторону фиолетового границ спектра. Если да, то жители Марса, которым, может быть, в общих чертах известна даже деятельность человечества, могли выставить из своей среды Колумба для земного шара, культура которого кажется им такой же, какой показалась европейцам при открытии ими Америки культура американцев.

Если предположим теперь, что европейцам удалось бы, не ступая ногой на почву Америки, провести туда телеграф, то телеграфные постукивания остались бы для американских дикарей совершенно непонятными. Они сочли бы их не выражением желания отдаленных их собратьев завязать с ними отношения, но бессмысленным явлением, чудом, галлюцинацией, и европейцы, за невозможностью прибегнуть к помощи других сил, остались бы ими непонятыми.

И степень понятности для нас сообщений с Марса зависела бы отнюдь не от произвола его обитателей, а от уровня развития у них естествознания и от наличных условий, в которых они стоят относительно земного шара. Положим, что им удалось бы произвести на поверхности последнего очень незначительное, но тем не менее способное обратить на себя внимание изменение; тогда, даже при частом повторении этого изменения, мы увидели бы в нем все что угодно, только не разумное сообщение, которое на самом деле было бы разумным и неудовлетворительное качество которого обусловливалось бы только бедностью средств жителей Марса к установлению с нами более понятной для нас корреспонденции. При этом наши ученые начали бы оспаривать достоверность рассказов о таком с точки зрения всех известных нам законов природы невозможном для нас явлении; потом они заговорили бы о галлюцинациях, или сочли бы это явление злоумышленным обманом, или предъявили бы требование, чтобы разумные обитатели Марса протелеграфировали нам ясно: "Здравствуйте!", – и объявили бы бессмысленными бессмысленные только для нас вследствие ограниченности имеющихся в распоряжении у жителей Марса средств к установлению с нами более понятной для нас корреспонденции знаки; если же, наконец, явился бы такой человек, у которого возникла бы догадка насчет истинного положения дела, он был бы встречен ими гомерическим смехом. Словом, в этом случае произошло бы то, что происходило везде и всегда в таких случаях: присяжные ученые пустили бы в ход все, чтобы изгнать новую истину.

Для начала в деле установления космического общения есть два средства: одно находится в мало еще известных человеку силах внешнего мира, другое – в нем самом, и постольку, поскольку его организм способен к развитию. Для уяснения значения второго средства надо обратиться к выводам дарвинизма.

Так как дарвинисты смотрят на биологическое прошлое человека как на процесс развития, то они впадают в противоречие со своей собственной теорией, ставя на место будущего развития человеческой организации ее неизменность.

Теория развития и дарвинизм – не одно и то же. Первая говорит, что в природе высшие формы всегда появлялись из низших, то есть что они от низших происходили. Нам нет надобности вдаваться в обсуждение этого спорного вопроса; для нашей цели достаточно констатировать два следующих бесспорных для всех факта. Несомненно то, что существовало развитие животных форм: чем древнее геологические пласты, тем проще и содержащиеся в них животные формы, и наоборот. Но несомненно также и то.(без чего не возникло бы никогда и учения о происхождении видов), что каждая из животных форм, как своим строением, так и своими функциями, приспосабливалась к условиям жизни вообще, вследствие чего она обнаруживает двоякого рода признаки: остатки ее прошлого, напоминающие о пройденной ею ступени лестницы биологического развития и задатки ее будущего, указывающие на ожидающую ее ступень этой лестницы. Это справедливо как относительно организмов, стоящих на ступенях эмбрионального развития, так и относительно организмов, уже их прошедших, как относительно строения организмов тех и других, так и относительно духовных качеств организмов последних (в игре девочки в куклы преобразуется будущая стадия ее духовного развития). Значит, каждая форма жизни представляет собой двуликого Януса, глядящего и в прошлое и в будущее. Это имеет место даже в неорганической природе: так называемые туманные звезды (космический туман с ярко светящимся ядром) носят на себе печать прежнего своего состояния, равномерно светящейся разреженной туманности, и служат вместе с тем прообразом имеющих возникнуть из них солнечных систем.