Руны судьбы (Осенний Лис - 5) - Дмитрий Скирюк

Откуда в голове у девушки взялись эти слова и имена, она не знала, да и не желала знать.

А за порогом виднелась маленькая фигурка мальчика, буквально застывшего в каком-то полушаге от двери, мальчика, который так и не опустил уже занесённую для следующего шага ногу. Он мало походил на Фрица, этот мальчик, да и видела его Ялка со спины, но малый рост не позволил ей ошибиться. Мальчишка этот замер, наклонивши голову и обернувшись чуть назад, как будто бы прислушивался. Ялка тоже прислушалась и различила, как за серой дверью тихий хор из сотен детских голосов как будто бы пел песню, а слова у неё были примерно такие:

Спи. В жарком огне испарится тоска,

Она улетит высоко в облака,

В небесной дали пропадёт навсегда

И в пламени солнца сгорит без следа.

Спи. Злое дыхание горных ветров

Споёт тебе песню холодных снегов,

Утащит несчастья и грусть без причин

И в пропасть обрушит с холодных вершин.

Спи. В синее море с далёких высот

Печали и горе река унесёт.

И боль, и усталость поглотит вода,

Они не вернутся к тебе никогда.

Спи. Примет усталое тело земля,

И будут осины, дубы, тополя.

Душа прорастёт как цветы и трава

И ей не нужны будут больше слова...

Но травник не стал её слушать, он сделал шаг и оказался за порогом и двинулся вперёд, к застывшему мальчишке, почти совсем не шевеля ногами. Дотянулся. А края двери вдруг стали смыкаться за ними обоими дымными смолистыми витками и вскоре слились в неровное, чуть шевелящееся нечто посреди комнаты, и оттуда матово заструился серый свет, который не был светом, а был просто - отсутствием тьмы. Ялка снова испугалась и зажмурилась, и на этот раз пролежала так довольно долго, а когда устыдилась своего испуга и обратно открыла глаза, ничего уже не было: Фриц снова лежал на кровати, уже не метаясь, и тихо, спокойно, без хрипа дышал.

А у изголовья кровати сидел Жуга и всматривался в черты спящего лица, бледные и заострившиеся от болезни. Потом он перевёл взгляд на Ялку, заметил, что она не спит, взял свечу в другую руку, чтобы воск не капнул невзначай на спящего мальчишку, и прижал палец к губам: "Молчи".

А рубаха его была мокра от пота, и с распущенных рыжих волос тоже капал пот.

В то утро они не сказали друг другу ни слова, только заварили крепкий травяной душистый чай и долго пили дымящийся взвар, сидя за столом друг напротив друга.

Потом Жуга вдруг протянул ей руку через стол, накрыл её ладонь своей и мягко сжал.

- Спасибо, - просто сказал он. Ялка так и не смогла понять, за что.

- Скажи, - вдруг спросил он. - Как звали твою маму?

- Маму? - растерялась та. - Анхен... То есть, конечно, не Анхен, а Анна. Анна-Мария. А что?

- Ничего. Просто...

Он помотал головой и умолк.

А болезнь отступила, и мальчик пошёл на поправку.

Весь следующий день Жуга был неспокоен, ходил туда-сюда, тёр лоб ладонью и гремел железками в кладовке, потом достал и высыпал на одеяло весь запас поделочных камней, который у него скопился (их то и дело приносили разные лесные существа в уплату за лечение). Он угнездился на лежанке и долго их перебирал, подолгу всматриваясь в мутные, туманные глубины. Что он там высматривал? Ялка терялась в догадках. Мёд янтаря, седая желтизна агатов и сердоликов, синь кварца, зелень турмалина, розовые грани полевого шпата - всё это ничего на значило для травника: Жуга не различал и половины этих цветов и оттенков. Но тем не менее к исходу дня он всё-таки остановил свой выбор на двух опаловых осколках. Совершенно невзрачных, кстати говоря.

Вечером Жуга развёл огонь, расплавил в тигле новенький серебряный талер и кусочек олова, и долго колдовал над ним - бросал какие-то присадки, сыпал порошки, шептал слова на тарабарском языке, потом залил расплав в бороздку, выбитую в камне, и дал ему застыть.

Получившуюся полоску темноватого металла он согнул в незамкнутое плоское кольцо, приделал к ней изогнутые лапки и вмонтировал в получившуюся оправу оба камня. Дальше Ялка вовсе перестала что-то понимать. Жуга не спал всю ночь. Он вновь развёл огонь, наполнил тигель серебряными, оловянными и медными обрезками, а поутру затеял отливать малюсенькие бусины, форму для которых он заранее, как оказалось, вырезал в дубовом чурбаке. В доме сделались дым и чад, проветривать же комнату травник отказался наотрез и Ялке запретил.

Итогом всех этих трудов стал маленький и грубый нешлифованный браслет с двумя камнями и сколькими-то подвесками с наружной стороны. На мягком серебре подвесков травник вырезал какие-то значки и руны. На взгляд девушки никто не дал бы за такое украшение и ломаного медяка. Жуга, однако же, остался вполне доволен своей работой, осмотрел со всех сторон готовую вещицу и до поры упрятал в коробок, где у него был устроен сорочиный свал. Там лежали гадательные руны, птичьи перышки и кости, наплывы и наросты, срезанные им с больных деревьев, мелкие зёрнышки речного жемчуга и столь же мелкие ракушки, камешки, истёртые монетки, отбитые бутылочные горлышки и другой подобный хлам. Иногда у Ялки складывалось впечатление, что он вообще никогда ничего не выбрасывает.

Когда Фриц окончательно пришёл в себя, травник первым делом вытащил на свет браслетку и надел мальчишке на руку, слегка сведя концы, чтоб она не соскользнула с его тонкого, совсем ещё детского запястья.

- Это тебе, - лаконично сказал он и потрепал мальчишку по плечу.

Фриц с интересом покосился на браслет, пересчитал подвески. Их оказалось девять.

- А зачем? - спросил он.

- Так надо. Постарайся не терять.

Ялке он ничего не соизволил объяснить. Та не настаивала.

Сейчас она смотрела и вспоминала. Но Фриц ничего этого не помнил и не знал. Он не знал, что его в последний миг вернули с дороги, с которой мало кто обратно возвращался. Он просто стоял и радовался бытию. Снег ослеплял. Дневное солнце серебрилось искрами. Безоблачное небо было синим и прозрачным. Фриц посмотрел на скалы со стеклянным водопадом, на тропинки, на застывшую чашу родника, на голые деревья, окантованные снегом, и на сосны, хоть зелёные, но тоже в снежной шубе, на большое кряжистое дерево, стоящее отдельно, и решил, что здесь совсем неплохо. Дом был просторный, длинный, с сараем и большим запасом дров. На душе у Фрица сделалось вдруг удивительно легко и тихо. Он вдохнул полной грудью, закашлялся, плотнее запахнулся в одеяло и развернулся лицом к двери. Увидел, что Ялка смотрит на него, слегка смутился, но потом вызывающе поднял взгляд. Критически осмотрел дверной косяк, достал из рукава Вервольфа, примерился и двумя уверенными вертикальными движениями вырезал на потемневшем дереве значок из азбуки бродяг - косой шеврон "V". Знак того, что о тебе всегда здесь позаботятся, когда ты болен. Ялка не стала возражать или протестовать. Вообще ничего не стала говорить.