Призраки и пулеметы (сборник) - Вячеслав Бакулин

– Да-да, милейший граф, – ответил он на невысказанный мною вопрос, – последствие любви к технике, ею же исправленное. Насколько это возможно.

И мистер Харкер пошевелил пальцами, собрал их в кулак, показывая гладкие шарниры суставов, и сейчас же, точно опомнившись, дружески протянул мне открытую ладонь.

– Идемте же, друг мой, – позвал он, устремляясь к своей чудовищной машине, – ваш кучер отведет лошадей, а вы поедете со мною. Поверьте, в этой карете я привез вам немного любимого вами Лондона.

Он обезоруживающе улыбнулся, и я едва нашелся, что ответить. Не желая показаться неучтивым и негостеприимным, я объяснил ему, что не взял с собою слуг и приехал сам в своей коляске, надеясь встретить его с ночного дилижанса. И хотя все нутро мое дрожало от радостного предвкушения поездки в чудесной карете моего друга, я принужден был просить его следовать за мной и моей коляской.

Мистер Харкер огляделся вокруг, словно мог видеть в темноте кружащих неподалеку волков, и попросил у меня несколько минут на то, чтобы поставить карету дальше от дороги. Мы перенесли в коляску его дорожный сундук. После чего мой гость скрылся в темноте, и пару минут спустя я вновь услышал шипение пара и грохот.

Через некоторое время карета мертво притаилась за одним из выступов ущелья, где оставил ее мой друг, а сам он запрыгнул в мою коляску, позволив мне, как гостеприимному хозяину, отвезти его в замок.

– Простите, граф, – счел он необходимым объясниться, – но вам или вашим слугам придется завтра проводить меня сюда, чтобы я мог забрать свою красавицу, которой, надеюсь, найдется место в вашем замке. Конечно, я мог бы последовать за вами. Но сама мысль о том, что вновь придется тащиться со скоростью лошадей, пусть и таких бойких, как ваши, внушает мне отвращение.

Я охотно извинил его, и мы двинулись в путь. Какое-то время мой друг вглядывался в темноту и, как мне показалось, вздрагивал, когда волки, почуявшие чужака, подошли ближе и принялись кружить возле коляски. Но я предусмотрительно приготовил для него под сиденьем фляжку нашей лучшей сливянки, и уже через несколько минут он совершенно успокоился и даже задремал, пока я вез нас через непроглядную тьму волшебной ночи.

Остановив коляску, я помог моему другу спустить на землю багаж и попросил подождать меня, потому что мне нужно было распрячь лошадей и позаботиться о них, ведь слуги мои уже спят.

Харкер согласился ждать, сколько будет надобно. А я так и не решился сказать ему, что не имею слуг и во всем принужден обходиться сам.

Уже скоро я отворил ему дверь:

– Добро пожаловать в мой дом! Входите смело, идите без страха и оставьте нам здесь немного принесенного вами счастья.

– Непременно, друг мой, – весело сказал он, переступая порог и оглядывая комнату. И признаться, под взглядом этого коренного лондонца что-то как будто изменилось во мне и моем замке, вид которого уже давно был мне так привычен. Словно глядя вокруг глазами гостя, я заметил, что серебро потускнело, драгоценные обивки не так новы и слегка истерты. Все приметы времени, неумолимо терзающего подвластное ему, бросились мне в глаза. Я поспешил проводить гостя в столовую, где уже стоял приготовленный мною ужин.

Мистер Харкер был весел и бодр, словно не провел много часов в дороге, и своим открытым и добрым нравом так расположил меня к себе, что я забыл смущение и принялся расспрашивать его о том, что более всего занимало мои мысли последнее время, – об Англии и благословенном Лондоне. Городе, где гудели на улицах тысячи паровых машин, где закрывали солнце дородные тела цеппелинов, где жизнь, стремительная и бурная, неслась неудержимым потоком. Я жадно впитывал из книг и редко добиравшихся в наши края английских газет все, что мог узнать о месте, куда собирался перебраться. И сейчас, когда передо мной наконец сидел человек, способный открыть для меня дверь в этот удивительный мир, я, признаюсь, потерял чувство меры и набросился на него с вопросами.

Я опомнился, когда вой волков за стенами замка сменился гробовым молчанием раннего утра. Где-то далеко, в деревне, прокричал петух. Только тогда я в смущении прервал поток вопросов и стал просить у моего гостя прощения за то, что оказался столь черств и не позволил ему отдохнуть с дороги.

Мистер Харкер вновь охотно извинил меня и отправился спать. Я тоже поднялся к себе в спальню, по дороге проверив, хорошо ли заперты двери в верхние покои. Но, несмотря на ужасную усталость, сон не шел ко мне. И яркие грезы, одна упоительней другой, проносились перед внутренним взором. Я жаждал попасть на переполненные народом улицы величественного Лондона, проникнуть в самый круговорот суеты человечества, участвовать в этой жизни и ее переменах, словом, во всем том, что заключалось для меня в слове «Англия».

5 мая

Уснул я глубоким утром, так крепко, что пробудился только к полудню и с ужасом понял, что гость мой уже поднялся. В тишине замка через открытое окно спальни было отчетливо слышно, как он ходит в своей комнате, находящейся сразу под моей, и напевает, готовясь к умыванию.

Я опрометью бросился вниз, чтобы позаботиться о позднем нашем завтраке. Управился вовремя и пошел сказать моему гостю о том, что стол накрыт. Он еще брился, глядя в маленькое зеркальце, установленное на серебряном бритвенном приборе, и держа бритву своей механической рукой. Видимо, он не сразу заметил меня, погруженный в свои мысли, потому что на звук моего приветствия выронил бритву, которая, падая, зацепила зеркальце. Привычным движением я успел поймать бритву на лету, но зеркальце упало и раскололось, снова принудив меня извиниться перед моим гостем.

Стремясь разрушить неловкую паузу, Джонатан поднял с пола осколки и со смехом выбросил их за окно.

– Не расстраивайтесь, друг мой! Вот эта злополучная вещица все и натворила! Не что иное, как глупая игрушка человеческого тщеславия. Долой ее!

Осколки зеркала звякнули внизу о камни.

Мистер Джонатан подмигнул мне с таким озорством, что я невольно забыл свое смущение и пригласил его к столу.

Признаться, я вновь засыпал его вопросами, и мистер Харкер отвечал полно и живо, время от времени выражая восхищение моей осведомленностью и знанием английского языка. И, открою вам, я был настолько очарован моим гостем, что, едва он начинал свои рассказы, забывал есть и пить, жадно впитывая каждое его слово. Я расспрашивал и после, когда мы отправились за его чудесной каретой, оставленной недалеко от ущелья. Неохотно я признался ему, что на помощь слуг рассчитывать не приходится, так как по недоброму стечению обстоятельств вынужден обходиться без прислуги. Однако Харкер принял эту новость так легко, что я совершенно успокоился.