Секс и эротика в русской традиционной культуре - И. Кон

Живот — «опознавательный знак», открывающий беременной путь в это сообщество. И доступ к его традициям, фольклору, информации. Мы имели возможность наблюдать, как именно живот является сигналом, по которому на беременную обрушивается поток советов и примет, т. е. ее постепенно превращают из испуганной неофитки в носительницу традиции. Это превращение окончательно закрепится после родов, когда она получит статус «матери», т. е. полноправной представительницы сообщества матерей. Роды — как женское посвящение, а беременность (первая в особенности) — как подготовка к нему.

А потом, когда явится на свет малыш, уже он станет играть роль символа-медиатора.

Моему сыну было полгода, и я гуляла с ним по улице. Вижу — какая-то женщина, тоже с коляской. Женщина поравнялась со мною и спрашивает:

— Девушка, простите, у вас есть кому пристроить это хозяйство?

— ?..

— У вас комбинезончик хорошенький. Есть кому потом передать?

— Да, — говорю, — подруга скоро родит.

— Ну тогда… А у меня тоже подруга, родила уже. Как раз через полгода ей нужно будет (подразумевается, мой малыш уже к тому времени вырастет) (СПб., 1991 г.).

Женщина увидела у меня коляску с ребенком — этого вполне достаточно, чтобы заговорить и даже попытаться решить некоторые проблемы. Коляска с младенцем — сигнал к общению, как и живот. Это все обычные эпизоды, составляющие атмосферу существования. По существу, символ один и тот же: ребенок — вначале в животе, потом в коляске. И даже просто разговоры на темы «живота» (рождения, беременности, ухода за малышами) имеют то же объединяющее действие.

Это с удивлением открыл для себя В. Розанов, случайно, в театре. Сидел в партере, высказался «в воздух» по поводу полуобнаженных актрис: «…как все это важно для здоровья! То есть чтобы все это жило… Как расцветают молодые матери! Как вырабатывается их характер, душа!..» И неожиданно — горячая реакция незнакомой и, кажется, «чопорной» дамы, сидевшей рядом.

«— О да! да! да! — вдохновенно сказала она, и я услышал в голосе что-то личное.

Помолчав, она:

— У меня дочь замужем…

— И есть ребенок?..

— Да, несколько месяцев…

— Вы говорите, ребенок? И сама кормит?

— О да! да! да! Сама кормит».[838]

После этого случая В. Розанов и записал в своем дневнике о «громадной связывающей, социализирующей» роли «живота». Потом жизнь не раз предоставляла ему случай использовать свое открытие, что, впрочем, не переставало удивлять философа. «То же, — записывает он в дневнике, — было и у Толстых. София Андреевна не очень была довольна, что мы приехали (без спроса у нее; она очень властолюбива). Но заговорили… и уже через ½ часа знакомства она рассказывала о своих родах, числе беременностей, о кормлении грудью. Она вся была великолепна, и я любовался ею. И она рассказывала открыто, прямо и смело».[839] Чуть позже мы увидим, как рассказы о родах превращаются в особый жанр женского общения и становятся важнейшим фактором консолидации дворовых групп молодых матерей.

Эта «притягивающая» роль живота, а затем и младенца, имеет, вероятно, в своей основе то же безотчетное влечение, которое мы упоминали выше. И которое специально стимулируется материнской культурой. В основе консолидации материнского сообщества лежит в значительной мере эротика материнства: необъяснимое, но властное желание — подойти, поговорить с беременной, потрогать живот; потрепать по щечке младенца, и чтоб он улыбнулся — тут и «коза рогатая» в ход идет, и конфетка…

А следствие — плотность контактов между матерями (сюда входят и будущие) повышается. Их просто тянет друг к другу: притягивают эти самые символы-медиаторы.

В общем, можно определить материнское сообщество как символическую общность: коммуникативное поле с общей символикой. Личные связи необязательны (хотя, как увидим, они постепенно формируются): общение возможно и без них, даже без знакомства — через символ-медиатор. Подходят и заговаривают просто потому, что видят живот (потом коляску с малышом). Символ, собственно, ядро консолидации материнского общества.

Ту же роль играют телесные атрибуты малыша: отпечатки и абрисы ручек-ножек, состриженные волоски, первая обувь и т. п.; детские вещи (одежда, коляски и т. д., которыми матери обмениваются между собой); наконец, разговоры о беременности, родах, а позже — о телесных особенностях, недугах и развитии малышей.

ОТПЕЧАТКИ ЛАДОШЕК И СТУПНЕЙ

В 1993 г. в детской больнице с нами в палате лежали еще два ребенка: двухлетний и восьмимесячный. И вот мама восьмимесячного Миши села писать письмо своим родителям. Затем она взяла чистый лист бумаги и приложила к нему ладошку своего малыша; старательно обвела ее ручкой; так же обвела крошечную ступню и показывает нам отпечатки: для мамы это самая лучшая, самая дорогая в мире картина, ею невозможно налюбоваться…

Вообще в письмах к родным довольно часто посылают контуры детских ручек и ножек: посмотрите, как малыш растет! Полюбуйтесь, порадуйтесь! Делают это не раз на протяжении младенчества. Когда-то моя мама обрисовывала мои ладошки, потом измеряла ниточкой рост и вкладывала нитку в конверт: бабушке.

Все это создает невидимую связь ребенка с родственниками, живущими отдельно. Поддерживается привязанность, теплое ощущение причастности — как будто малыш подрастает «на глазах», а не за тысячи километров, в далеком столичном городе.

Опять телесные знаки служат символом-медиатором.

В некоторых семьях хранятся первые состриженные у малыша волоски. Моя мама бережно хранила все мои волосы — была специальная коробочка. До сих пор сохранилась моя первая обувь — крошечная синяя пинетка. Теперь с нею рядышком в той же замшевой сумочке лежит туфелька, в которой сделал первые шаги мой сын.

Эти вещи невозможно выбросить. Они — память о самом начале жизни. Талисманы материнства. Они бесконечно дороги матери; их роль — сохранять теплоту самых первых мгновений материнства во времени.

А вот пеленки часто делаются символом отцовской заботы и любви. Уже в роддоме матери обсуждают новое распределение обязанностей: практически все, с кем я лежала в одной палате, сходились на том, что пеленки должен стирать отец ребенка. Позже, затрагивая тему отцовской помощи, я часто слышала фразу: «У меня только он пеленки стирает». Похоже, что это обычай, и стирка пеленок приобретает не только прямое, но сакрально-символическое значение. Говорят, отец, который стирает пеленки, крепче полюбит малыша и вообще будет к нему ближе.

Характерно, что символом установления связи с отцом служит пеленка — явно из серии телесных символов, обильно отмеченная следами физиологических отправлений.

ДЕТСКИЕ ВЕЩИ И ОБЫЧАИ ВЗАИМОПОМОЩИ

В общении матерей заметную роль играют (в качестве его медиаторов) детские вещи: их дарят, ими обмениваются, и это служит основой межличностных отношений: иногда разовых контактов, иногда — длительных и теплых, переходящих в дружбу.

Мы уже упоминали обычай посещать новорожденного в первые (после двухмесячного периода избегания) недели его жизни. При этом ему дарят что-нибудь «на зубок»: свитерочек, ползунки, игрушку, тапочки, шапочку и т. п. Чаще — что-нибудь из одежды. «На зубок» дарят все новое (вообще же женщины чаще дарят вещи, носимые и любимые их собственными детьми, соприкасавшиеся с телом, — это имеет символический смысл).

Обычай дарить «на зубок» известен и по этнографическим записям начала XX в. Правда, тогда это имело смысл принятия роженицы в женское сообщество (либо, при повторных родах, ритуальное узаконение этим сообществом совершившегося события). В Гороховецком у. Владимирской губ. после окончания родов над баней роженицы ставили шест, иногда с вывешенной на нем ее рубашкой. Для соседок это был сигнал навестить роженицу. Ей приносили пироги, блинчики, другие домашние лакомства, причем мужу этого есть не разрешалось (детям можно). Так выглядел обычай «наведы» в описании Д. К. Зеленина.[840] В материалах Тенишевского бюро имеются сведения, что наведы совершались не сразу после родов, а после крестин (через несколько дней после родов).[841] Обратим внимание, что подарки тогда предназначались матери, в отличие от современного обычая. Наведы служили установлению отношений между матерями. А современные визиты имеют скорее смысл «знакомства» с новорожденным.

Впрочем, он же имеет и значение «запуска» некоторых обычаев взаимопомощи, действующих между рожавшими женщинами. «На зубок» — символический дар, открывающий цепь приношений, подарков. Эта модель отношений настолько характерна, что мы бы назвали раннее материнство (примерно лет до трех) «периодом даров».