Секс и эротика в русской традиционной культуре - И. Кон

Шокирует то, что ребенок уже говорит. Это просто невероятно, несовместимо: речь и кормление грудью. Они в разных мирах.

Существуют и другие ограничения телесного контакта с матерью.

«Младенцам не давать целоваться: долго немы будут», — фиксирует В. Даль одно из таких ограничений.[858]

Приблизительно с тех пор, как малыш начинает говорить, с ним не советуют «сюсюкать» — т. е. щекотать его и тискать под приводившиеся выше пестушки, типа «козы рогатой» или «сороки-вороны», т. е. прекращаются эротические игры с малышом.

Чтобы ребенок вовремя заговорил, до года не стригли ему волос, а в год надо это сделать. Стрижка волос — аналог отрезания пуповины и смысл ее тот же: прекращение связи с матерью.[859] Это делается для того, «чтобы он вовремя заговорил».

Примечательно, что самые разные формы телесного отделения от матери (отлучение от груди, запрет целоваться, стрижка волос и проч.) мотивируют заботой о развитии речи: отделение от телесного мира матери явно осознается как переход в мир вербальный. Наблюдатели вообще отмечают, что, как только ребенок начинает говорить первые слова (1,5–2 года), уход и внимание к его телу уменьшается: «сам скажет».[860] Тело перестает быть основным источником информации. В общем, выход из материнского мира — это прежде всего пресечение телесной коммуникации, эротического контакта с телом матери.

Телесная коммуникация постоянно противопоставляется вербальной и в конце концов сменяется ею. Любопытно, что выход из мира рождения включает не только отгорожение от материнского тела, но и от собственного младенческого. Табу те же, что и у беременной: традиционное — не давать ребенку смотреть в зеркало («чтобы он не запоздал разговорной речью»)[861] и — в настоящее время — страд перед его фотографированием. Младенческий облик не должен быть зафиксирован, запечатлен в памяти (или на фотографии), встроен в структуру формирующегося «я». Культура способствует быстрому вытеснению младенчества.

В последнее время можно заметить некоторое ослабление этого табу: становится модным фотографирование младенцев (но после двух месяцев). Кажется, интерес к собственному рождению в какой-то мере допускается господствующей культурой.

Возможно, требования избегания телесного контакта в не меньшей степени действуют на мать. Запрет целоваться, «сюсюкать», фиксировать облик младенца есть не что иное, как табу на эротику материнства. В том же направлении действует и запрет спать в одной постели с малышом: мотивируют опасность «заспать» младенца, но эта мотивировка совершенно не выдерживает проверки опытом.[862] Многие матери берут малышей к себе в постель — так гораздо спокойнее, и можно согреть и покормить не просыпаясь. Мы думаем, здесь важнее избегание эротическое.

Заканчивается время таинственного творения нового человеческого существа. Вместе с тем закрывается и телесный код материнства. Тело беременной или рожающей женщины табуируется, как и тельце новорожденного. Собственно, табуируется эротика материнства, влечение к «животу» — телесности рождения. Но эта эротика — тайный ключ ко всему коду материнской культуры.

Поэтому вхождение в мир материнства сопровождается культурной стимуляцией эротики «живота» (рождения). А выход — подавлением ее, отстранением от телесности рождения — и тем самым от символики этого мира. Его знаки делаются невидимы, язык неслышим. Этот мир как будто перестает существовать. Но стоит только увидеть беременную…

К. К. Логинов

МАТЕРИАЛЫ ПО СЕКСУАЛЬНОМУ ПОВЕДЕНИЮ РУССКИХ ЗАОНЕЖЬЯ

«Заонежане» и «водлозеры» — это локальные группы русских Карелии численностью соответственно 27 и 7 тыс. человек. Обе группы выделяются среди других русских Карелии ярко выраженным локальным самосознанием, самоназванием, совпадающим с названием со стороны (экзоэтнонимом), особым говором (соответственно — «за-онежским» и «водлозерским»), четко очерченной территорией расселения. У заонежан это собственно Заонежский полуостров с прилегающими к нему заселенными островами в Онежском озере, у водлозеров — прибережья и заселенные острова озера Водлозера. Противопоставление «мы — они» у заонежан сформировалось в маргинальной зоне при наличии контактов с карелами и вепсами. У водлозеров такое противопоставление возникло ко всей «аморфной»[863] группе пудожан на основе убежденности в уникальности своего происхождения («от новгородцев»), в осознании особенностей своей культуры и хозяйственных занятий. Другие русские Карелии вполне сознательно отделяют эти две группы от любых других групп русских б. Олонецкой губернии.

Русские с низовий р. Шалы (Водлы) и ее притока, р. Шалицы, называют себя «шальские» (экзоэтноним — «шаляне»). Однако, не имея четко очерченной территории расселения, они не сложились в локальную группу. Они считают себя, по большому счету, «пудожанами» (согласны с обидным прозвищем «пудожские налимы»), а пудожане (т. е. жители большей части Пудожского района) считают их «своими», не выделяют их из своей общности так, как выделяют водлозеров (обидная кличка «белогвардейцы») или, скажем, «челмужан» (пудожане их именуют «заонежана», хотя и отличают от заонежан собственно Заонежья, проживающих по отношению к пудожанам за Онегом-озером).

Ритуальный «коитус» как средство обеспечения удачи отмечался в обрядах рыбаков и охотников перед отправлением на длительный промысел. Иногда тот же способ применялся, чтобы достичь удачи в лове рыбы на близкой тоне, «испорченной» заговором завистников или нетактичным поведением кого-то из рыбаков в отношении дорожного человека или водяного.[864]

Обряд (называлось это — взять, брать товару) производился следующим образом. Накануне отъезда рыбак или охотник приказывал жене истопить баню до захода солнца. В баню шел с женой и совершал с нею «коитус» на пороге предбанника в полном молчании. Если мимо проходили соседи или случайные прохожие, традиция обязывала их не отворачиваться, а пожелать удачи: «Бог в помощь» или «Помогай вам Бог». Отвечать не полагалось. «Коитус» должен был быть исполнен до его естественного завершения в полном молчании. Затем рыбак (охотник) мылся в бане один и к жене больше не прикасался. Даже вещи или пищу от жены или других женщин брал не из рук в руки, а со стола или с земли и т. д.[865]

Старики, не способные к «коитусу», заменяли его ритуальным проныриванием между ног жены в предбаннике, для чего приказывали своей старухе встать в предбаннике на две лавки или табуретки.[866]

Ритуальное заголение применялось рыбаками, когда они обнаруживали, что вслед им смотрит старуха с «недобрым глазом». Чтобы не сглазилось мероприятие, заонежанин раскрывал ширинку портов (штанов) и, не оборачиваясь, ставил фигу, т. е. показывал старухе фигу правой рукой через левое плечо со словами: «Пизда тебе на лоб, а мне на лад». Ширинка закрывалась лишь после того, как старуха с недобрым глазом скрывалась из виду.[867]

У заонежанок ритуальное заголение практиковалось в одном из обрядов изгнания клопов из избы. Для этого первые три пясточки колосков нового урожая зерна срезались серпом и свивались в жгут (вязево). Вязево это приносили домой. Когда в доме никого не было, хозяйка садилась на лавку вдоль половиц, задирала подол и с силой хлестала себя по паху, приговаривая: «По манды хлоп, хлоп, хлоп — уходи с фатеры[868] клоп». Покончив с этим, хозяйка вешала вязево на вешалку-гвоздильню у входной двери.[869] Считалось, что, устрашившись, клопы покинут избу и не войдут в дом, пока жгут из колосьев висит около двери.

В северном Заонежье знают карельское поверье, по которому, встретив в лесу медведя, женщина может испугать его и прогнать — стоит ей лишь задрать подол и обратить к зверю свою vulva.[870] Сами заонежане, сообщившие эту информацию, не верили в такую возможность, смеялись, что это все «басни стариков», такие же, как обращение колдунами участников свадьбы в волчью стаю.

Принародные обнажения мужчин и женщин в заонежской традиции не всегда воспринимались как эротические или магические. Еще в начале XX в. у заонежан было принято ходить купаться в озере без одежд после жаркой бани. Это было нормой. По свидетельству В. Лосева, в 1908 г. на купающихся после бани голых девушек никто из местных жителей, т. е. заонежан, не обращал ни малейшего внимания.[871]

В качестве эротических в Заонежье воспринимались, по-видимому, ночные катания и кувыркания девушек на летних святках во ржи для поднятия девичьей «славутности».[872] По крайней мере, парни, собравшись компаниями, подглядывали за девушками и, если удавалось, похищали их одежды.