Сахар на обветренных губах - Тата Кит

Этот запах будет преследовать меня всю жизнь?

Придя в себя, я, наконец, развернулась на пятках и вошла в комнату. На время оставила тарелку и кружку с чаем на письменном столе, чтобы разложить маленький столик для стихийного пикника на балконе.

Поставила на центр столика тарелку с рулетиками и кружку. Застопорилась, пытаясь вспомнить, где вторая. Она была в руке у Константина Михайловича, а потом пришёл Вадим.

Я тихо вышла в прихожую. В ванной уже не шумела вода. Я слышала только голоса: злой — Одинцова и сонный — Колесникова.

— Что пил? — достаточно сурово спросил Константин Михайлович.

— Всё, — прозвучало так, будто он этим даже немного гордится.

— Таблетки? Ещё что-нибудь было? Не спи, твою мать! — последовал звук, похожий на легкую пощечину.

— Нет. Только бухло, — вяло протянул Вадим.

— Хоть на что-то мозгов хватило. Придурок. Стой ровно. Тошнит?

Хоть Одинцов и был зол, но в его тоне явно проскальзывало участие в пьяному Колесникову.

— Отвали, — пьяная бравада. Язык едва шевелится, но гонора в нём, хоть толпе раздай. — Почему она у тебя живёт? — я надеюсь, он там не начал плакать.

— А это не твоего ума дело. Встал. Ровно. А теперь пошёл в комнату, и чтобы я до утра тебя не слышал. Вякнешь — пойдёшь в подъезд на ступеньки.

Дверь открылась, я бегло осмотрела прихожую и заметила кружку Константина Михайловича на полке с пухлым ангелочком. Быстро взяла её пулей метнулась в комнату к балкону.

— Только бате не говори, что я у тебя, — мямлил проходящий мимо Вадим.

Через приоткрытую дверь я увидела, что он уже без куртки. Его куртку и, кажется, толстовку сжимал в руке Константин Михайлович. На груди на светлой футболке парня виднелись потеки воды, да и вся его голова казалась мокрой.

— Куда, блин! — рыкнул Одинцов, когда Колесников зарулил в комнату, где в полумраке стояла я. — Туда.

Задав правильное направление, мужчина завёл парня в свою комнату. Возня и тихие разговоры, в которых Одинцов, в основном, с помощью мата укладывал Вадима спать, закончились через несколько минут абсолютной тишиной.

Я вышла на балкон, разложила ещё и стулья, с которыми мужчины в фильмах ходят на рыбалку. Включила гирлянду и, облокотившись о перилла балкона посмотрела вниз. Там на всю улицу грохотал музыка из поставленной поперек дороги машины.

— Придурок, — выругался появившийся словно из ниоткуда Константин Михайлович, резко натягивающий на голову толстовку. — Он реально в таком состоянии сам за рулём приехал.

В ответ я лишь качнула головой, не зная, как словами выразить солидарность с мужчиной.

— Я спущусь, переставлю её. Не боишься остаться с ним в одной квартире? — чуть обеспокоенный взгляд голубых глазах сосредоточился на моём лице. — Он вырубился. Но мало ли… Пойдём вместе.

— Я на вас с балкона посмотрю. Не хочу на улицу.

— Ну, смотри, — бросил мужчина. Приоткрыл рот, словно хотел сказать ещё что-то, но осёкся.

— Закроюсь в комнате, если что.

— Я быстро, — сказал он.

Я осталась стоять и смотреть вниз с балкона.

Константин Михайлович довольно быстро спустился на парковку, сел в машину Вадиму, выключил музыку и припарковал её, как положено.

Выйдя из машины, вскинул голову, явно для того, чтобы увидеть меня. Машинально я улыбнулась ему уголками губ, будто он мог видеть меня в ночи с расстояния в несколько этажей.

Широкими шагами, почти бегом, Одинцов скрылся в подъезде.

Я зашла в комнату и прислушалась, забыв дышать. Только убедившись, что в квартире тихо, а Вадим не пошёл устраивать себе личную экскурсию, я выдохнула с облегчением и вернулась на балкон, чтобы не чувствовать едкий запах перегара, которым, казалось, уже была отравлена вся квартира.

Константин Михайлович зашёл на балкон, прикрыл за собой дверь и тоже выдохнул с неким облегчением. Плюхнулся на стул напротив и вытянул ноги, слегка задев ими несколько нитей гирлянды.

— Не просыпался? — спросил он, взяв кружку с чаем и немного отпив.

— Вроде нет, — повела я плечами и тоже взяла кружку. Сделала несколько глотков и разочарованно нахмурилась. — Остыло уже всё.

— Так даже вкуснее, — сказал он, закинув в рот кусочек рулетика. — Мы здесь, похоже, надолго. В любом случае, всё остынет.

Обнимая кружку, я грела ладони.

Вместе с Константином Михайловичем периодически поглядывала в сторону окна, но в темном стекле не видела ничего, кроме отражения света гирлянды и наших силуэтов. Судя по тишине в квартире, Вадим спал.

— Почему он назвал вас братишкой? Вы братья? — наконец, осмелилась я задать вопрос, не дающий мне покоя.

Вопрос подпитывался ещё тем, что я помнила, как Вадим прогонял меня из своей квартиры со словами «вали к моему братишке». И вот сегодня он приходит в квартиру нашего преподавателя и называет его братишкой. Сам Константин Михайлович нисколько этому не сопротивляется.

Услышав мой вопрос, Одинцов невесело усмехнулся и качнул головой.

— Это влажная фантазия его отца. Мы друг другу никто.

Так как далее не последовало никаких уточнений и подробностей я не стала задавать более никаких вопросов.

— М, — лишь протянула я в ответ, пока Одинцов с задумчивым видом смотрел себе в ноги.

— Его отец был моим отчимом. Лет с пяти, — вдруг совершенно спокойно произнес он. Чуть прочистил горло и покрутил в руках кружку. Я замерла и просто превратилась в слух, не желая вмешиваться в поток его мыслей и откровений. Он волен рассказать мне ровно столько, сколько хочет. — С пяти до семнадцати лет. Самые дерьмовые годы в моей жизни. Я получал за всё. За любую херню. И ни за что тоже.

Я понимала, что сейчас рядом с ним нет ни одного человека, кто понимал бы его так же хорошо, как я.

— Шрамы на вашем теле… Это он?

— Ремни, линейки, лыжные палки, вешалки… Короче, всё, что попадалось ему под руку, — Константин Михайлович смотрел куда-то в пустоту. Он явно ушёл в свои воспоминания, которыми, возможно, не так часто делился. — Он считал, что я хреново получился и меня нужно переделать. Слепить заново. Лепил, как умел.

— А ваша мама? Она не пыталась вмешаться? — спросила я аккуратно. — Спрашиваю только потому что, судя по фотографиям, ваша мама не была пьющей. По моей маме сразу видно, что она пьёт и ей становится пофиг на всё, что делает со мной отчим.

— Иногда были попытки вмешаться, но чаще всего она отходила в сторону. Уходила в другую комнату, делала вид, что ничего не происходит. Всё, что со мной делал отчим, он называл мужским воспитанием. И матери, как ты понимаешь, в этом процессе делать было