Собрание сочинений. Переводы: Евангелие от Матфея. Евангелие от Марка. Евангелие от Луки. Книга Иова. Псалмы Давидовы - Сергей Аверинцев

Мудрость равновесия

{стр. 481}

Перечисляя дарования Святого Духа, Апостол Павел среди прочих дарований называл харизму перевода (hermeneia) (1 Кор 12, 10; 14, 13). Разумеется, речь шла не просто о способности или специальности переводчика, но именно о харизме (charisma), то есть, на языке Нового Завета, о даре благодати Божией (charis), о боговдохновенной деятельности для устроения Церкви как Тела Христова. Провиденциально и типологически такой харизмой обладали уже древние ветхозаветные переводчики священных книг с еврейского на греческий язык. Их перевод, известный как Септуагинта, LXX, Перевод Семидесяти, во все времена существования христианской Церкви считался именно боговдохновенным. Понятно, что таковым он был и остается не в каждой своей букве, не в каждом слове, но боговдохновенен он по своему замыслу, по своей святой цели и, главное, по успеху в достижении этой цели. Начало священного перевода, положенное Септуагинтой, имело величественное продолжение в дальнейшем появлении множества национальных переводов Священного Писания, без которых просто не было бы современного христианства. Рецепция Церковью, вся история Церкви подтвердила харизматичность и греческой Септуагинты, и латинской Вульгаты, и других влиятельных переводов. Не в последнюю очередь боговдохновенным был труд святых Солунских братьев, великих просветителей славян Кирилла и Мефодия, без которых не было бы не только церковно-славянской Библии, но и того русского языка, которым мы имеем счастье обладать.

Собственно, путь, проложенный прежними переводчиками Слова Божия, ведет по постоянно изменяющемуся лингвистическому и культурно-историческому пейзажу, горизонт которого теряется в эс{стр. 483}хатоне. Соответственно, никогда не иссякнет и переводческая харизма, хотя временами переводческое творчество и отступало перед более насущными церковными задачами.

XX век вызвал к жизни огромное количество библейских переводов, в том числе на русский язык. Однако уже сейчас очевидно, что большинству из последних не суждено не только выдержать испытание временем, но даже быть прочитанными.

Харизма, по определению, — не следствие профессиональной выучки, волевого усилия или труда человека. Это дар Божий, на который можно ответить лишь благодарностью и трудом. Таким даром в полной мере обладал С. С. Аверинцев. И был благодарен, и трудился. Трудился много и неустанно. Многогранность его литературного творчества, в том числе как переводчика с древних и новых языков, поражает воображение. При этом, когда пытаешься взглянуть на его творчество со стороны как на нечто цельное, то видишь, что в нем все частности и детали связаны между собой, подчиняясь какой-то единой внутренней форме. Все образует как бы единое здание, воздвигнутое во славу Божию, а потому и пронизанное «тихим светом» славы Божией. Это невозможно рационально доказать, ибо очевидно.

Одно время был в ходу наивный взгляд на Библию как на собрание текстов, которые были понятны «простым» древним читателям и слушателям, а потому должны быть понятны современному «простому» человеку. Такой взгляд находил себе идеологическую опору в благом миссионерском стремлении. Если бы все было так просто! Реальность бесконечно сложнее. Да, «вера от слышания» (Рим 10, 17). Но вряд ли Апостол Павел заставлял оглашаемую им аудиторию читать или слушать книги Священного Писания. Да и не существовало еще в те времена Священного Писания последующих христианских миссионеров. И когда Апостол говорит ο себе, что он «насадил» (1 Кор 3, 6), то, надо полагать, сделал он это не декламацией Библии, но каким-то иным способом. И произведенное им «насаждение» потребовало от него предварительного взрыхления и посильного удобрения почвы для посева в нее Слова Вести. Α вот «поливал» и иным способом культивировал насажденное, как известно, ученый «Аполлос, родом из Александрии, муж красноречивый и сведущий в {стр. 484} Писаниях» (Деян 18, 24). Упомянутое «орошение» включало в себя и научение Священным текстам, и их герменевтику, то есть перевод в самом широком смысле. И работа эта требует мудрого такта.

Переводы почти никогда не бывают полностью адекватными оригиналу. И если в случае удачного светского перевода мы все же говорим о конгениальности переводчика автору, то кто же посмеет говорить о таковой в случае перевода Слова Божия? Но даже если мы будем рассматривать Слово Божие с точки зрения его «воплощения» в человеческой речи, то и тогда за словом каждого священного автора мы услышим не один голос, а хор голосов. Это голоса, пришедшие из множества слоев специфического религиозного Предания. Сквозь почти все библейские тексты просматривается история становления языка веры. Эта история вплетена в текст, формирует его. Бережность к Преданию, чуткость к терминологической специфике должна быть присуща переводчику Библии.

Едва ли не в каждой строчке библейского текста мы находим «простые» слова, семантика которых в соответствующем религиозном контексте была не столь уж проста. Привнесенный долгой традицией новый смысл превратил эти слова в специфические термины. И при переводе это необходимо по возможности учитывать. Писать историю с чистого листа опасно. Так, например, не только непривычно, но и ложно переводить baptisma не как «крещение», а как «омовение» или даже «погружение». Погружать можно что угодно и куда угодно. Но в религиозном языке это слово означало вполне определенное сакральное действие, которое по-русски передается только словом «крещение». Столь же странно читать перевод слова makarioi как «счастливы», а не «блаженны» и т. д., и т. п. Оправданием нетрадиционного, нетерминологического перевода не может быть ссылка на непонятность традиции для человека со стороны. Мало ведь кто понимает, скажем, атомную физику, но сложившаяся традиция не позволяет нам переводить atomos как «неделимый», a elektron как «янтарь». Впрочем, непонятность большинства церковных и библейских терминов явно преувеличена.

{стр. 485}

Неоднократно отмечалось, что библейские переводы С. С. Аверинцева избегают крайностей опрощения и консервативной архаики. Он обладал именно той чуткостью, которая сродни такту, тактичному отношению к переводимым текстам и тактичному отношению к адресату перевода. Но эта чуткость может воспитаться только в живом опыте веры, только внутри религиозной жизни. Адресат переводов С. С. Аверинцева — прежде всего человек церковный. Но не только. Это также и новичок, и вовсе аутсайдер, однако не низведенный до уровня пещерного невежества и абсолютной нелюбознательности.

С. С. Аверинцев был членом Патриаршей Синодальной Библейской Комиссии. Он был убежден в том, что необходим новый перевод Писания. Точнее, если речь идет ο книгах Ветхого Завета, необходимы два перевода: перевод еврейской Библии и, может быть, еще важнее, — перевод греческой Септуагинты. Но библейская переводческая деятельность С. С. Аверинцева выходила далеко за рамки названной Комиссии. Все началось с книги Иова, опубликованной в «Библиотеке Всемирной Литературы» в те далекие годы, когда ο свободном и широком знакомстве с Библией в нашей стране не могло быть и речи. Затем последовало многое. Наиболее известен его перевод Шестопсалмия и других избранных псалмов Давида. Сравнительно с другими поэтическими переложениями псалмов это был именно перевод, удачно, можно сказать, гениально соединивший в себе понятийную точность, лексический такт и, насколько это возможно, ритмическое соответствие оригиналу. Перевел С. С. Аверинцев и Синоптиков. Работа была трудной и ответственной не только в силу сакральности материала, но и потому, что он очень серьезно относился к тщательному сопоставлению синоптических параллелей, стремясь сохранять стилистические особенности каждого из Евангелистов. Β этих переводах обращает на себя внимание тщательность, с какой он относился к тем нюансам текста, на которые переводчики подчас не обращают внимания: на сочинительные и подчинительные союзы, которыми так богат греческий текст, на все эти ничтожные, на первый взгляд, частицы, которыми и вовсе {стр. 486} пренебрегают. И во всех его переводах неизменно присутствует счастливое сочетание знания современных научных изысканий в области библеистики и пребывания в церковной переводческой традиции, мудрое равновесие между естественным консерватизмом и новаторством.

Чтобы не быть голословным в наших рассуждениях, достаточно привести хотя бы один пример счастливой находчивости Переводчика. Вот знаменитое начало Псалма Давида 109, 1 (по LXX). Комментарий самого С. С. Аверинцева показывает трудности в передаче этого стиха. То, что без пояснений понятно в оригинальном еврейском тексте, из-за невозможности «перевода» священного Имени Божия становится не совсем внятным уже в греческом переводе Септуагинты и просто требует комментария. Но именно греческий перевод лег в основу всех древних христианских переводов. В частности, церковно-славянский перевод, который у каждого на слуху, буквально повторяет греческий: «рече Господь Господеви моему седи одесную мене…» В Синодальном переводе фактически воспроизводится то, что столь привычно для слуха церковного человека: «Сказал Господь Господу моему: седи (?!) одесную Меня, доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих». Слегка русифицирует этот текст перевод Епископа Кассиана: «Сказал Господь Господу моему: сядь по правую сторону Мою». Это «сказал Господь Господу» у человека, несведущего в библейской филологии и в соответствующих толкованиях, может вызвать представление о том, что один Господь что-то говорит второму Господу. Этой трудности не могут избежать и библейские переводы на другие языки. Лучшее, что можно было сделать в печатных текстах, скажем, в английском, немецком или французском переводах, — печатать традиционную замену Имени Божия прописными буквами, а обозначение мессиански понимаемой фигуры царя — строчными. «The LORD said to my lord», «Der HERR sprach zu meinem Herrn», «Oracle du SEIGNEUR a mon seigneur». {стр. 487} Зрительно читатель разницу видит, но на слух, как и в вышеприведенных церковнославянском и русском переводах, уловить различие между двумя «Господами» невозможно. Счастливая особенность русского языка позволила в одном из самых известных современных переводов разнести по форме и по смыслу «Господа» и «Господина»: «Сказал Господь моему Господину: "сиди по правую руку Мою, пока не повергну Моих врагов Тебе под ноги"». Но…. Возникает проблема: «мой господин» в современном языке никак не воспринимается в том приподнятом и даже сакральном смысле, который явствует из контекста Псалма, не говоря уже ο его цитировании в Новом Завете. С. С. Аверинцев находит блестящий выход из, казалось бы, непреодолимого затруднения. Он переводит: «Слово Господа к Государю моему: «Воссядь одесную Меня, пока не повергну врагов Твоих в подножие ног Твоих!» Найдено нужное слово — «Государь», причем с большой буквы! Да и как иначе приличествует торжественно именовать Царя, Помазанника Божия?! Попутно заметим, что этимологически слова «господин», «господарь», «государь» тесно связаны. Но только ли за эту замечательную находку следует воздать хвалу переводу рассматриваемого стиха? Нет, не только за нее. Мы замечаем «нарушение» привычного буквализма: читаем не «сказал Господь», а «слово Господа» [*]. Однако, такое «нарушение» вполне уместно, ибо оттеняет торжественность всей ситуации возведения на престол! Недаром ведь и церковнославянское рече торжественнее, нежели простое сказа!