Сон № 9 - Дэвид Митчелл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Весь фокус в том, чтобы правильно рассчитать время, – объясняет Сатико, собирая волосы в хвост. – В идеале пицца кладется в коробку в ту же секунду – бланк заказа прикрепляют к крышке, вот так, – когда разносчик возвращается с предыдущего вызова.
Через полчаса Сатико оставляет меня одного. В общем-то, работать весело, а заказы сыплются один за другим и не прекращаются даже между часом и двумя ночи, поэтому, в отличие от бюро находок в Уэно и «Падающей звезды», у меня нет времени на раздумья. Наши заказчики – студенты, заядлые картежники и бизнесмены, работающие ночи напролет: Синдзюку – это ночные джунгли. Пью воду литрами, обливаюсь литрами пота, а отлить даже не тянет. Кроме всего прочего, здесь есть вытяжка – шумная, как двигатель парома, – и радиоприемник, который ловит только местную станцию, застрявшую где-то в восьмидесятых. Измызганная карта мира издевательски напоминает рабам преисподней о всех тех странах – и о женщинах разных цветов кожи, – куда им попасть не дано. Стрелка настенных часов дергается вперед. Сатико именно такая, какой я ее представлял себе по телефону: безалаберная и организованная, взбалмошная и невозмутимая. Томоми – злая ведьма, она работает в «Нероне» с тех самых пор, как черные корабли адмирала Перри вошли в Токийский залив[198], и отнюдь не собирается нарушать размеренность своей жизни ради повышения в должности. Она болтает по телефону с друзьями, заигрывает с разносчиками, выбирает всевозможные курсы, на которые никогда не записывается, и роняет прозрачные намеки на роман с хозяином «Нерона» энное число лет назад и на вред, который она могла бы причинить его браку, окажись милая ее сердцу гармония под угрозой. Ее голос способен резать листовую сталь, а смех громкий, заливистый и фальшивый. Разносчики каждую неделю меняются; сегодня работают Онидзуки и Дои. У Онидзуки гвоздик пирсинга в нижней губе и соломенно-желтые волосы; вместо «пицца-неронской» униформы он носит косуху с черепом. Когда Сатико знакомит нас, он говорит:
– Тот тип, что раньше здесь работал, все время путал заказы. Клиенты меня с дерьмом мешали. Не путай заказы.
Он родом из Токоху и до сих пор не избавился от северного говора, вязкого, как нефть, так что самое невинное замечание можно принять за угрозу и наоборот. Дои почти старик. Ему за сорок, он прихрамывает, а на лице – выражение распятого Христа. Страдальческий рассеянный взгляд, будто заставка на экране компьютера, не слишком много волос на голове, зато с избытком на подбородке.
– Не дрейфь, мэн, – говорит он. – Онидзука свой в доску. Починил мне байк и не взял ни иены. Травку куришь?
Я отвечаю «нет», он грустно качает головой:
– Эх, ну и молодежь пошла! Тратите лучшие годы впустую, потом будете жалеть, мэн. А у тебя есть друзья, которые любят тусоваться? Могу предложить качественный товар по разумной цене, ненавязчиво…
За перегородку заглядывает Томоми – у нее дар подслушивать.
– Ненавязчиво? Ну да, примерно так же ненавязчиво, как если бы над императорским дворцом зависло НЛО с милю шириной и на весь мир заиграло музыку из «Миссия невыполнима»[199].
В три часа ночи Сатико приносит мне кружку крепчайшего кофе – такого густого, что в него можно втыкать карандаши, – и тело забывает об усталости. Онидзука сидит в загончике у входа и больше со мной не заговаривает. Дважды выхожу подышать, стою у двери в пиццерию, курю «Джей-пи-эс». Отсюда открывается великолепный вид на «Паноптикум». Заградительные сигнальные огни мигают от заката до рассвета. Прямо как в Готэме[200]. Оба раза геенна призывает меня обратно прежде, чем я успеваю докурить. Жду, когда «Клуб здоровья» – спаржа, сметана, оливки, ломтики картофеля, чеснок – выберется из геенны, а в окошечко заглядывает Дои:
– Миякэ, а знаешь, как я голоден?
– Как ты голоден, Дои?
– Я так голоден, что готов отрубить и схрумкать свой собственный палец.
– Ну, тогда и впрямь голоден.
– Дай-ка нож.
Корчу недовольную мину: мол, а нельзя ли без этого.
– Давай нож, мэн, я умираю от голода.
– Только осторожно, он очень острый.
– Еще бы! Другого мне не нужно, мэн!
Дои кладет большой палец левой руки на разделочную доску, приставляет к нему лезвие ножа, а кулаком правой руки бьет по рукояти. Лезвие рассекает сустав. На стол хлещет кровь. Дои шумно вздыхает:
– Ну вот, и почти и не больно!
Правой рукой он берет отрубленный палец и втягивает в рот. Чпок. Я давлюсь воздухом. Дои медленно жует, определяя, как оно на вкус.
– Хрящей много, мэн, а вообще-то, ничего! – Он выплевывает обглоданную косточку, белую и блестящую.
У меня все валится из рук. В окошечке появляется Сатико – я тычу пальцем, тяжело сглатываю.
– Дои! – укоризненно говорит она. – Тоже мне, примадонна! Что, нашел новую аудиторию? Извини, Миякэ, я забыла предупредить, что у Дои есть хобби – школа фокусников.
Дои принимает оборонительную стойку кунг-фу:
– Священная академия иллюзионистов – это больше чем хобби, командирша. Наступит день, и перед «Будоканом» выстроятся очереди, чтобы попасть на мое представление. – Он машет передо мной двумя невредимыми большими пальцами. – По глазам видно, что этому котяре Сиякэ явно не хватает волшебства.
– Миякэ, – поправляет Сатико.
– И ему тоже, – заявляет Дои.
Я не знаю, как на это реагировать, – просто радуюсь, что кровь оказалась всего лишь томатным соком. Пять часов. Утро выходит на старт. Сатико просит приготовить несколько порций мини-салата – я мою латук и помидоры-черри. Заказов на пиццу снова становится больше – кто же ест пиццу на завтрак? Но прежде, чем я успеваю это узнать, Сатико возвращается и заявляет голосом верховного судьи:
– Эйдзи Миякэ, властью, данной мне императором Нероном, и принимая во внимание ваше примерное поведение, я прерываю ваше пожизненное заключение на шестнадцать часов. Тем не
