MCM - Алессандро Надзари

— Но что же это за сущность?

— Она… тоже цеховое наследие, от другого города. И она мертва. Вернее, в анабиозе, покуда кормима. Но теперь я и сама не знаю. Алоиз говорил о том, что разверзлось время, а известная мне таких фокусов не выкидывала. Да и он упирал на то, что отделить хотели непосредственно тело-скриптор. Это, честно говоря, заставляет задуматься много о чём. Так и оставили бы город без него? Заменили бы Директоратом? Но как? Неужели был изобретён протез? И если да, то почему… Мартин, у меня сейчас голова лопнет перегретым паровым котлом, не пытайте.

— Простите, Селестина, ни в коем случае бы не посмел.

— Тогда в завершение темы ещё кое-что. Придётся воспользоваться нестрогим геометрическим сравнением. Вы знаете, что такое пинакоид с центром инверсии?

— Кроме того, что это одна из фигур с гранями, — ничего. Но наличие инверсии, происходящей в определённой точке, уже даёт подсказку.

— Один из вариантов его построения — две параллельные грани с неким числом углов, разделённые пространством третьего измерения, симметричные, однако «перекрученные» на сто восемьдесят градусов.

— Но и не хиральные?

— Да. И вот представьте, что есть два таких наложенных друг на друга пинакоида, грани которых могут «плавать» по своим плоскостям. При этом у первого зафиксирована нижняя и относительно свободна в движении верхняя, а у второго — наоборот: зафиксирована верхняя и относительно свободна нижняя. Теперь представьте, что для каждого нижняя грань — пласт умбрэнергии, а верхняя — город, однако свободные в движении грани являются как бы всего лишь проекциями зафиксированных, их «тенями». И «плавание» свободных граней привязано к движению светил так, что при заходе за горизонт светил оно прекращается и возвращается в условное нулевое положение, но при появлении над горизонтом Солнца, давящего на урбматерию сольэнергией, начинает своё «плавание» нижняя грань второго пинакоида, а при появлении над горизонтом Луны, питающей урбматерию умбрэнергией, приводится в движение верхняя грань первого. Дополнительное, но известное вам обстоятельство: грани-проекции при заходе светил, хоть и возвращаются в нулевое положение — на самом деле это упрощение, как вы понимаете, резких переходов не происходит, — но перестают оказывать, — что тоже упрощение, — воздействие присущими им эффектами на зафиксированные грани другого пинакоида. Поэтому все эффекты всегда неидеальны и получаются как бы смазанными, как непоседливые дети и случайные жутко занятые прохожие на фотографиях, а образ урбматерии и плато умбрэнергии не накладываются на рельефы друг друга в полной степени. И чем острее угол между светилом и горизонтом, тем эта «смазанность» выше, тем более извращается или стихает стихийная мощь. А центры инверсий иглами выцарапывают знаки на бенье-скрипторе. Ой, то есть «теле». Хм. Это — наиболее схематичное отображение взаимосвязей. И нет, всё это я вела не к тому, чтобы передать, какое мастерство требуется для владения флю-мируа или ис-диспозитифом, или и вовсе управления течением, вовсе нет.

— Разумеется. Это — чтобы я тоже где-то по пути захотел остудить и подкрепить мозг. С удовольствием.

Они покидали Пер-Лашез, что уже приводили в порядок заглядывавшие посетители, и чьи ночные livor mortis щедро припудривало песчинками сольэнергии и красило дроковым цветом пылкое Солнце; выходили из врат, что по бокам украшали крылатые песочные часы, обрамлённые почётным караулом зажжённых факелов. Мартин непременно будет скорбеть, но позже. Кто знает, может случиться так, что нужные слова для прощания он — в случае столь же скоропостижной кончины — подберёт уже по ту сторону, а там придётся сочинять приветственную оду. Ну, а сегодня…

Gather ye rosebuds while ye may,Old Time is still a-flying:And this same flower that smiles to-day…So-o moron thou art, Martin…[55]

Театр Лои Фуллер шлейфом лесного духа белел меж деревьев. Вход в него, при всей смелости и современности фасада, был выполнен без пошлости: он не напоминал вздёрнутый подол, но приглашал за приподнятые дуновением кулисы. Венчавшая вход статуя одновременно и стремилась оторваться от грешной земли, и приглашала разделить с ней укрытие. «Вновь велум». И то для Мартина был модерн, что радовал его сердце и не был замаран кровью. Судя по афишам, ставились сразу несколько представлений.

— Подстраховка. Не оценят что-то одно — сосредоточатся на остальных. В прошлом уже было так, что публика и критики холодно приняли постановку, казалось бы, учитывавшую все аспекты успеха, — так это пояснила Селестина. — Спасает, что декорации не особо затратны. Вы же ещё не видели танцев, что она ставит?

— Нет. Моё непростительное упущение.

— О, в таком случае сейчас и увидите. — Селестина уже приглашала войти, но Мартин ещё раз бросил взгляд на афиши. Одну из них — не шелкографии ли шедевр? — украшал узор, подобный удару бича на «Цикламене» Обриста; в нём была и культура Европы, и каллиграфия арабской вязи, и азиатский дракон, блестящий в золоте зари.

— Британия и Япония, — выдохнул он, — скобки цивилизации.

— Скобки или кавычки?

— Кавычки отдают куда большим сарказмом.

— Или цинизмом.

— Увы, ремарки нет.

Легковесность и динамика фасада компенсировали камерность самого театра. Сценическое пространство, как и намекала Селестина, было не особенно детализировано, но репетировавшие танцовщицы вставали в позы, достойные символизма картин Моро. «И превосходней танца семи покрывал. Но чью же голову затребует новая Саломея, и сколько их ещё на век придётся? Негоциант Леопольд, провидец Фридрих, художники, что пишут её и посвящают время её образу…» Костюмы, платья, фаты, накидки, покровы развевались, превращая надевших их в элементалей стихий. Крыльями неведомых махаонов, страстными вихрями, ответившими на зов лавинами, сбегающими со стола листами бумаги вились, выгибались и вспрыгивали бывшие на сцене и вокруг неё девушки. В этот раз Мартину не казалось, он точно видел подобные этюды, хоть и более сдержанные, во дворе, когда Селестина и Сёриз явили доступную им власть над материей. Только в тот вечер их фигуры окрашивали присущие пожару краски, сейчас же некоторые подсвечивались лампами с светофильтрами, и Мартин готов был поклясться, что в тех смешеньях видел не просто пятна, но зелень парков, суету дорог, абрисы домов, ансамбли площадей… Аплодисменты. Впрочем, не его.

— Браво, девочки, на сегодня с упражнениями хватит. Помните, что это не балет, пользуйтесь пятками, в вашем деле важно чувствовать поверхность, — голос из-за спины хвалил закончивших тренировку с акцентом, который Мартин редко когда слышал, и потому не сразу понял, что во французской речи проступало произношение американского английского.

— Привет, Лои. Смотрю, ввела новые элементы?

— Привет, Сели. Переходные. Снимают напряжение между основными и хорошо сказываются на пластике. А вот ты что-то заглядывать перестала. Ещё, моя дорогая, и на сладенькое налегаешь, — добродушно поцокала языком Лои, а Селестина в улыбке легонько потёрла платочком уголки губ, смахнув невидимую пыльцу с цветка, манившего пчёл легчайшим сливочным благоуханием клубники, шоколада и — самую малость — мараскино.

— Ой, не говори. Но полным-полно забот.

— Ну-ну, примерно как у зубного врача. Вот и что это такое было, а? Я про заметную брешь в оскале пятого округа. Люди удивляются, как это так незаметно успели снести старую усадьбу, «вроде ж ещё позавчера здесь стояла».

— Её обитатели заслужили наказание каменованием. Причём обломками их же логова. Что? А, не беспокойся. Позволь представить: месьё Вайткроу, британский джентльмен, исследователь академических коридоров и подполья, эмпат, а также союзник Директората. Месьё Вайткроу, Лои Фуллер, эмпат, талант, близкий друг ангерон, обладательница ещё многих и многих положительных характеристик и эпитетов.

— Мадмуазель Фуллер, очарован, околдован…

— Если вы не про мою скромную персону, но о тех юных грациях, то, значит, всё не зря. Хоть на наши способности и накладываются ограничения известного вам рода. А где же Сёриз?

— И это тоже часть обрушившихся забот. На пару с Саржей ищет, в каком архивном углу обитают львы. Если это и впрямь не будет лишено смысла, то позже расскажу. Нужна консультация. Я месьё Вайткроу по пути сюда так и констатировала: никто лучше Лои нас не просветит.

— Занятный подбор глагола, — в один голос усмехнулись Мартин и Лои.

— Ну да, ну да. Вопрос именно по светотехнической части. Взгляни, — и протянула ей брошюрку.

— Что ж, я рассчитывала было отослать вас к Марии, поистине учёному человеку в отличие от моей скромной персоны, но её тревожить не придётся. «Œilcéan». Аж до скрежета в зубах знакомое название. По твоему лицу вижу, что Директорат-то и не в курсе. Странно.