Войны Московской Руси с Великим княжеством Литовским и Речью Посполитой в XIV-XVII вв - Анатолий Тарас

Первым делом Лже-Дмитрий разрешил им идти по домам. Несмотря на присягу, значительная часть дворян, стрельцов и прочих служилых людей колебалась в своем выборе, следовательно, они были ненадежны. С. Ф. Платонов пишет:

«Состояние умов в войске было так смутно, настроение так неопределенно, что достаточно было одного решительного толчка, и вся масса готова была поддаться по данному направлению».

Из оставшихся при нем ревностных сторонников, Самозванец сформировал особый отряд. Его командиром он назначил боярина Бориса Михайловича Лыкова.

В середине мая 1605 года Дмитрий прибыл в Орел. Там он отправил в тюрьму здешнего воеводу боярина И. П. Годунова, а также учинил суд над теми воеводами, которые, попав в плен, отказались ему присягать:

«Приидоша ж под Орел и, кои стояху за правду, не хотяху на дьявольскую прелесть прельститися, оне же ему оклеветанны быша, тех же повеле переимати и разослали по темницам».

Затем Самозванец двинулся к Москве. Его сопровождали около тысячи поляков и литвинов, до двух тысяч запорожских казаков и конных московитов. По дороге из Орла в Москву население радостно встречало «царевича Димитрия». Лишь гарнизоны Калуги и Серпухова оказали некоторое сопротивление. Тем не менее, Самозванец двигался к Москве крайне медленно.

По приказу царя Федора Москва стала готовиться к обороне. На стенах Белого и Земляного города устанавливали пушки.

31 мая отряд казачьего атамана Корелы обошел заслоны правительственных войск на Оке в районе Серпухова и стал лагерем всего в десяти верстах к северу от столицы, на Ярославской дороге. На следующий день посланцы Самозванца, дворяне Гаврила Пушкин и Наум Плещеев, в сопровождении казаков Корелы проникли в Москву и собрали на Красной площади большую толпу. С Лобного места Пушкин зачитал грамоту Самозванца, адресованную князьям Мстиславскому, Василию и Дмитрию Шуйским и другим боярам, а также всем москвичам.

Он напоминал в ней о присяге, данной боярами его «отцу» Ивану IV, о притеснениях, причиненных ему в молодости Борисом Годуновым, о своем чудесном спасении (в общих, неопределенных выражениях), а также прощал бояр, войско и народ за то, что они присягнули Годунову:

«Не ведая злокозненного нрава его и боясь того, что он при брате нашем царе Феодоре владел всем Московским государством, жаловал и казнил, кого хотел, а про нас, прирожденного государя своего, не знали, думали, что мы от изменников наших убиты»…

Самозванец напомнил о притеснениях, имевших место при царе Борисе: «боярам нашим и воеводам, и родству нашему укор и поношение, и бесчестие, и всем вам, чего и от прирожденного государя терпеть было невозможно». В заключении он обещал наградить всех, кто его признает, а в случае сопротивления — гнев Божий и свой царский.

Народ взволновался. Бояре сообщили патриарху Иову о мятеже, тот умолял бояр выйти к народу и образумить его. Бояре вышли на Лобное место, но ничего не могли поделать. Толпа потребовала от князя Василия Шуйского сказать правду, точно ли он похоронил царевича Дмитрия в Угличе? Напуганный развитием событий Шуйский ответил, что царевич спасся, а вместо него был убит и похоронен поповский сын.

После таких слов начался бунт. Ворота в Кремль не были заперты, примерно 200 человек дворян и детей боярских ворвались туда, захватили царя Федора с матерью и сестрой. Их отправили в старый дом Бориса Годунова, где он жил, когда еще не был «царским шурином соправителем». Вокруг дома поставили караул. Были также арестованы родственники Годуновых, бояре Вельяминовы и Сабуровы. Толпы москвичей кинулись грабить дома Годуновых, Вельяминовых и Сабуровых, заодно разбили винные подвалы и кабаки. Началось повальное пьянство.

Объясняя причины, побудившие московскую верхушку срочно признать Лже-Дмитрия, Платонов пишет:

«Служилое и торговое население чрезвычайно боялось бедной разоренной черни, сильно желавшей грабить московских купцов, всех господ и некоторых богатых людей… Внутренний враг, толпившийся на московских улицах, площадях и рынках, для общественных верхов казался даже горше наступавшего на Москву неведомого победителя».

Торжество Самозванца

(июнь 1605 г.)

Получив известие о перевороте в Москве, Лже-Дмитрий 5 июня 1605 года прибыл в Тулу. Там его встретили со всеми почестями, полагавшимися царю. Дмитрий отправил письмо к членам боярской думы с приказом выслать к нему в Тулу князя Мстиславского и прочих главных бояр. По постановлению думы, 3 июня в Тулу отправились князья Н. Р. Трубецкой, А. А. Телятевский и Н. П. Шереметев, а также думный дьяк Афанасий Власьев. Они привезли с собой повинную грамоту от Москвы. Тем не менее, Дмитрий пришел в ярость, ибо главные бояре не явились к нему.

Туда же отправились все Сабуровы и Вельяминовы (37 человек), чтобы вымолить себе прощение у Дмитрия. Но Петр Басманов, расположившийся «в Серпухове, не пропустил их в Тулу. Басманов повсюду искал врагов своего нового государя и беспощадно карал. По его приказу Сабуровых и Вельяминовых полностью ограбили, раздев до белья, и бросили в тюрьму.

В начале июня к Дмитрию на поклон приехал с Дона казачий атаман Смага Степанович Чертинский (или Чертенский) с товарищами (забегая вперед: тот самый, который позже погубил пресловутого «народного героя» Ивана Богдашкова по прозвищу «Сусанин»). Чтобы унизить посланцев боярской думы, Самозванец допусти круке казаков раньше, чем бояр. Проходя мимо бояр, казаки позорили их «нечестивыми словами». Самозванец милостиво разговаривал со Смагой. Лишь затем к руке были допущены бояре, и Дмитрий «наказываше и лаяше, яко же прямый царский сын».

Из Тулы Отрепьев отправился в Серпухов. Дворовыми воеводами при нем в это время состояли князья И. В. Голицын и М. Г. Салтыков; ближними людьми — князь В. М. Рубец-Мосальский и окольничий князь Г. Б. Долгоруков; главными боярами в полках — князь В. В. Голицын, его родственники князья И. Г. Куракин, Ф. И. Шереметев, Б. П. Татев, Б. М. Лыков.

Из Серпухова навстречу Дмитрию выехали князья Ф. И. Мстиславский и Д. И. Шуйский, стольники, стряпчие, дворяне, дьяки, столичные купцы. В Серпухове он устроил несколько пышных пиров для своих приближенных и для московских бояр. В промежутках между пирами Самозванец вел напряженные переговоры с боярами.

Будучи еще в Туле, 11 июня он издал манифест о своем восшествии на престол, пометив на грамоте? «писана в Москве». Рассчитывая на неосведомленность большинства жителей Московского государства, Отрепьев врал, что якобы его узнали — «как прирожденного государя» — патриарх Иов и весь священный собор, боярская дума и прочие чины.

Вместе с этим манифестом он разослал по городам текст присяги. Фактически, он являлся сокращенным вариантом присяги, составленной Борисом Годуновым при своем воцарении.

Из текста присяги Самозванцу, по сравнению с присягой Годунову, были исключены запреты «добывать» ведунов и колдунов, портить его «на следу всяким ведовским мечтанием», насылать лихо «ведовством по ветру» и т. д. Подданные только кратко обещали не «испортить» царя и не давать ему «зелье и коренье лихое». Вместо пункта о Симеоне Бекбулатовиче и «воре», называющем себя Димитрием Углицким, появился пункт о «Федьке Годунове». Подданные обещали не подыскивать царство под государями «и с изменники их, с Федькой Борисовым сыном Годуновым и с его матерью и с их родством, и с советники не ссылаться письмом никакими мерами».

Кроме того, Дмитрий использовал тот же прием, что Борис Годунов и его сын. Борис после смерти царя Федора Ивановича велел присягать на имя вдовы, царицы Ирины, и на свое имя. Федор Борисович в своей присяге тоже поставил на первое место мать.

Ранее, во время пребывания в Речи Посполитой и в городах Северщины, Лже-Дмитрий никогда не вспоминал свою «матушку» Марию Нагую, заточенную в небольшом женском монастыре в Белозерске под именем инокини Марфы. Но теперь ситуация изменилась. Отрепьев знал ее ненависть к Годуновым и потому рассчитывал на признание.

Самозванец велел срочно разыскать Нагих либо их родственников. Удалась найти лишь отдаленного родственника Марии Нагой, дворянина Семена Ивановича Шапкина. В Туле Отрепьев торжественно произвел Шапкина в чин постельничего, заявив, что «он Нагим племя». Затем Шапкин с охраной экстренно помчался в Белозерск.

После беседы с Шапкиным с глазу на глаз инокиня Марфа немедленно «признала» сына. Трудно сейчас установить, что больше повлияло на ее выбор — ненависть к Годуновым или нежелание быть отравленной либо утопленной по дороге. Надо полагать, она знала судьбу княгини Ефросиньи Старицкой и великой княгини Юлианин, жены Юрия, родного брата Ивана Грозного. Впрочем, упоминание ее в присяге было рассчитано только на эмоции невежественных масс. Монахиня, бывшая 20 лет назад невенчанной седьмой женой царя, никак не подходила под титул «царицы», пусть и вдовствующей.