Червь - Джон Фаулз

Трудно представить, чтобы убеждённый атеист вдруг посвятил свой роман какой-то разновидности христианства. Одной из причин создания этой книги была глубочайшая симпатия к «Объединённому обществу верующих во Второе пришествие Христа», больше известному как секта шейкеров, основание которой было положено Анной Ли. Сегодня слово «шейкеры» у большинства из нас скорее всего связывается со стилем мебели и крайним пуританизмом, внешне сходным с аскетизмом, который исповедовали крайние же силы противоположного религиозного лагеря — монашеские ордена (вроде цистерцианцев)[175]. Ортодоксальные богословы всегда презирали шейкеров за наивность их учения, ортодоксальные священники — за фанатизм, ортодоксальные капиталисты — за коммунистические устремления, ортодоксальные коммунисты — за суеверие, ортодоксальные сенсуалисты — за отвержение плоти, а ортодоксальные мужчины — за откровенный феминизм. Однако мне движение шейкеров представляется одним из самых увлекательных — и пророческих — эпизодов в долгой истории протестантского сектантства в Англии.

Секта шейкеров интересна не только с социально-исторической точки зрения. Их взгляды и вероучение (в особенности убеждённость, что святая Троица без женского начала не может считаться истинно святой), их необычные обряды и удивительно причудливый быт, их насыщенная образами речь и выразительное использование музыки и танцев — во всём этом проступает нечто такое, что всегда напоминало мне отношение литературы к реальности. Ведь и мы, писатели, добиваемся от читателей слепой веры, которая перед лицом обыденной реальности часто может показаться нелепой; мы тоже требуем, чтобы прежде всего читатели с головой ушли в мир наших метафор — истины, скрытые за этими иносказаниями, становятся ясными, «доходят» только потом.

Конечно, наиболее бурные религиозные брожения (и период самопознания нации) приходятся на более раннее время — 40–50-е годы XVII века: в историческом смысле учение Анны Ли немного запоздало. Всего через несколько лет после её рождения, в апреле 1739 года, на холме Кингздаун недалеко от Бристоля звучала проповедь одного недовольного своей церковью, но всё же принявшего сан, англиканского священника. Проповедь, которая, впрочем, больше походила на ораторское выступление, была обращена к случайно собравшейся здесь большой толпе бристольских бедняков, в основном из шахтёрских семей. Многие слушатели не могли сдержать рыданий, другие, взволнованные и потрясённые до глубины души, застыли в трансе. Понятно, что воздействовать на толпу тёмных, необразованных людей дело нетрудное, случаи такого исступлённого духовного очищения уже хорошо изучены физиологами и психологами. Однако то, что произошло на холме Кингздаун, объяснялось не только незаурядной личностью оратора. Просто слушающих его озарил свет. До этой минуты они жили точно слепые (многие шахтёры были слепыми в прямом смысле слова) или пребывали во мраке.

Мне думается, что все эти разноголосые рыдания и экстаз невежественной толпы имеют для нас не меньшую ценность, чем достижения трезвомыслящих философов и чутких художников. Для огромного большинства обычных людей — не художников и не философов — приобщение к неортодоксальным религиям было единственной возможностью показать, как росток личности мучительно пробивается сквозь твердокаменную почву иррационального, скованного традициями общества. Впрочем, при всей своей иррациональности оно отлично понимало, чем грозит ему посягательство на его традиции и потрясение его основ. Стоит ли удивляться, что появившаяся на свет личность (годы юности которой мы называем «эпохой романтизма»), пытаясь выстоять и выразить себя, часто избирала для этого средства столь же иррациональные, что и сдерживающие её силы.

Мне ненавистно современное евангельское проповедничание с его приторными рекламными приёмчиками и, как правило, отвратительным консерватизмом в политике. Оно, как нарочно, вобрало в себя всё самое скверное, самое косное, что только было в христианстве, исподволь поддерживает самые ретроградные идеи и политические течения нашего времени и тем самым зачёркивает самое существенное в учении Иисуса. Не нравятся мне подобные веяния и во многих других религиях, таких, например, как ислам. Иное дело Джон Уэсли[176] (о его-то проповеди и говорилось выше), Анна Ли и другие личности того же склада, жившие в XVIII веке: просвещение, которое считается главной заслугой siecle de lumieres[177], затронуло умы (прежде всего умы среднего класса), но у этих людей оно озарило не только умы, но и сердца — едва ли не наперекор их просвещённым умам. Они ясно увидели, что же неладно в этом мире: Уэсли — благодаря своей деятельной натуре и бесспорной твёрдости убеждений, Анна Ли — благодаря упрямой (и бесконечно смелой) целеустремлённости и поэтическому дару — гениальному умению находить яркие образы. Анна оказалась наблюдательнее Уэсли — во-первых, потому что она была женщина, но самое главное, потому что не получила образования, а значит, мысль её не была стреножена трафаретными мнениями, академической традицией и «просвещением ума». В душе люди, подобные Анне, были революционерами, сподвижниками самых первых последователей христианства и его Основателя.

Как водится, со временем начатое ими дело стало источником тупого фанатизма (особенно это относится к учению Уэсли), обернулось духовной тиранией, столь же мертвящей, как и те, в уничтожении которых или бегстве от которых эти люди видели свою цель. Но меня интересует другое: тот первый порыв, то горение духа, которое двигало ими вначале, пока религиозные обращения и массовая вербовка сторонников не превратились в конвейерное производство, отчего главный, глубоко выстраданный пример и доблесть основателей поблёкли и замутнились. Вот вам один из самых горьких парадоксов в истории религий: сегодня мы дорожим и восхищаемся шейкерской мебелью и архитектурой, мы буквально падаем перед ней на колени, как Мис ван дер Роэ[178] перед Круглым Амбаром в Хэнкоке[179] — и при этом начисто отвергаем веру и уклад жизни, без которых эти творения никогда бы не увидели свет.

Шейкеры были исконно английской сектой, однако, спасаясь от преследований, они вскоре были вынуждены покинуть страну. В Манчестере историческая Анна Ли сперва работала на прядильной фабрике, потом кроила меха в шляпной мастерской, потом поступила кухаркой в лазарет. Она вышла замуж (и тоже за кузнеца, по имени Авраам Стэнли), родила ему четверых детей, но ни один не дожил до зрелого возраста. В 1774 году она отправилась в Америку. Её сопровождала лишь горстка единоверцев. Едва ли не сразу после прибытия в Новый Свет муж Анны оставил её. Но и на новом месте Анна и её «семья» подверглись преследованиям, несколько лет они не знали покоя. Рост «Объединённого общества», его расцвет и упадок — всё это происходило в Америке. В значительной мере догматика и обряды, получившие распространение в шейкерских общинах, были установлены учениками Анны, такими, как Джозеф Мичем и Люси Райт, уже после её смерти, которая последовала в 1784 году, однако отблеск неповторимой личности Анны Ли лежит на всей истории «Объединённого общества» (включая, конечно, его великое возрождение в 40-х годах XIX века).

Казалось бы, сегодня многое из духовного наследия Анны Ли не стоит принимать всерьёз: выполненные по «внушению свыше» рисунки, написанные «под диктовку» песни и ноты, состояния транса — ну что это как не проявления чересчур наивной набожности? А в какой-то степени — и следствия полового воздержания, которым славились члены «Общества» (и опасность которого они сознавали: отсюда общие «собеседования» и другие обряды, введённые, чтобы хоть как-то утолить неудовлетворённую потребность). Такая же грубая и сомнительная набожность замечалась и раньше, ещё у первых «французских пророков», чьи имена я вложил в уста Уордли.

Но если обратиться к более серьёзным сторонам жизни «Объединённого общества», мы увидим, что её пронизывает чувство, от которого уже не так легко отмахнуться. Это отчаянное стремление бежать от безраздельного господства науки и рассудка, от условностей, расхожих истин и общепринятой религии, поставив себе единственную цель, которая способна оправдать отречение от столь могущественных богов социального порядка — создать более человечное общество. Воплотить то, что выражалось словами: «Любви тебе…» Анна Ли и первые шейкеры будто предчувствовали, что когда-нибудь в мире воцарится если не антихрист, то маммона, всеобщая корысть, стяжательство, страсть к наживе, и эта сила станет смертельной угрозой всему человечеству. Мир сегодня не слышит призывов Анны к простоте, благоразумию, самоограничению — он глух, как бедняга Дик. «Общинное» шейкерство прекратило своё существование: для Адама и Евы XX века вера шейкеров оказалась чересчур примитивной, их устав — чересчур суровым. Однако я нахожу в шейкерстве и такое, что не утратило значения и по сей день.